Мы — это наш мозг. От матки до Альцгеймера

Существуют рассказы о людях, которые после пересадки сердца сменили свои музыкальные вкусы на музыкальные вкусы донора. Мужчина, которому пересадили сердце женщины, внезапно полюбил розовый цвет, который до операции терпеть не мог. Одна женщина уверяла, что, после того как ей пересадили сердце шахматиста, она стала вдруг прекрасно играть в шахматы. Некто утверждал, что во сне видел лицо убийцы человека, сердце которого ему трансплантировали. Эти россказни публиковал «Journal of Near-Death Studies»[135], о котором я до того никогда не слышал. Проблематичность этих исследований состоит в том, что получателя донорского сердца знакомят с подробнейшей информацией о доноре (пол, возраст, причина смерти и масса всевозможных деталей о его жизни). Перед тем как принимать всерьез подобные басни, нужно было бы провести контролируемые исследования, которые полностью исключили бы получение реципиентами какой бы то ни было информации об их донорах. Пересадка сердца — чрезвычайно тяжелая, стрессовая, опасная для жизни операция, в течение многих лет оказывающая сильнейшее влияние на личность. Часто это заметно активизирует душевную жизнь, человек испытывает чувство вины перед умершим донором, ему может казаться, что донор продолжает жить в его собственном теле. Сильнодействующие медикаменты, препятствующие отторжению чужеродного органа, также оказывают влияние на поведение человека. Причин, чтобы чувствовать себя другим, нежели ты был до трансплантации, более чем достаточно. С другой стороны, невозможно объяснить, каким образом пересаженное сердце, более не имеющее никаких нервных связей с мозгом донора, может при трансплантации передать сложную информацию о доноре в мозг реципиента и таким образом изменить его поведение.

Пока в ходе тщательно контролируемых исследований не доказано обратное, мы должны принять, опираясь на имеющуюся литературу о клинике и экспериментах, что все особенности нашего характера сидят в нашем мозге, тогда как сердце — всего лишь насос, который может быть заменен, без того чтобы перенять хорошие или плохие свойства, которые были характерны для донора.

XVII.3 Псевдонаучные объяснения околосмертного состояния

Тот, кто покидает свое тело, не должен свои пять чувств тайком брать с собою.

Берт Кейзер. Onverklaarbaar Bewoond[136], 2010.

Один из моих докторантов рассказывал мне, стараясь придерживаться научно-аналитического подхода, о дважды пережитом им околосмертном состоянии (ОСС): «В первый раз я пережил ОСС, когда мне было 11 лет. У меня было воспаление легких с плевритом. Температура поднялась до 42,3°, и я ужасно потел. Наш самонадеянный врач считал, что я притворяюсь. И тут я вроде бы стал скользить в каком-то туннеле и в конце его видел свет. Меня охватило приятное чувство абсолютного покоя. Явной музыки я не слышал, но у меня было такое чувство, как бывает, когда музыка такая приятная, что мурашки бегут по коже. Так что могу себе представить почему некоторые это описывают как пение ангелов. А свет был словно теплая ванна, яркий, но не слепящий.

Второй случай был еще интереснее, потому что на этот раз я „видел“ себя лежащим. Это случилось, как потом выяснилось, из-за нарушения сердечного ритма. Мне было 34 года, я сидел за едой и встал, чтобы взять что-то. Внезапно у меня закружилась голова, и я „без сознания“ упал на пол. Однако при этом я всё прекрасно осознавал и „видел“ себя лежащим на полу. Жена прибежала и в страхе громко звала меня. Я хотел сказать ей, что всё в порядке, что всё хорошо, но не мог. Было бы естественно в таком состоянии впасть в панику или, по крайней мере, забеспокоиться, но если ты преспокойно паришь себе в комнате, то тебя уже ничего не трогает. При этом я вполне сознавал, что в реальности этого не происходит и что парю я только в своем воображении. Я слышал, что жена стоит около меня, а вовсе не подо мною. И мысленно анализировал свое положение: я лежу на полу, там окно, там дверь, в трех метрах от меня стоит диван, я лежу перед дверью, всё слышу, ничего не вижу и не в состоянии ни на что реагировать. Вероятно, это парение было отчасти визуальной проекцией. Довольно странно, но я не испытывал ни паники, ни беспокойства. Через некоторое время я почувствовал, что контроль над телом понемногу возвращается, ощущение парения в пространстве исчезло, и я мог видеть нормально. Сколько всё это длилось, я точно не знал, но, думаю, с полминуты или минуту. Мне же казалось, что „вечность“. Я хочу сказать, что я утратил всякое чувство времени.

И это притом, что без всяких часов я всегда могу сказать который час, с точностью до пяти минут. Но это — часть ощущения эйфории, которое пронзает вас в тот момент. Ведь мы всё время спешим и хотим как можно больше успеть. А в эти моменты мы от всего этого освобождаемся. Могу сказать, что в обоих случаях я никого не „встречал“. Никаких голосов я тоже не слышал».