Мы и наши возлюбленные

Разумеется, сначала я в это не поверю, я еще буду хорохориться, намекая приятелям в час блаженного застолья, что вынашиваю под сердцем кое-какие творческие планы, лишь бы только выкроить пару недель, кое-какие сюжеты, о которых, дайте срок, заговорит вся Москва, — с течением времени эти туманные намеки примут характер некоего ритуала, сопутствующего неизменно дружескому отдыху, привычной хмельной болтовни, которую никому и в голову не придет воспринимать всерьез. А потом и эта интригующая привычка намекать постепенно забудется, вытесненная реальностью ежедневных забот, заседаний, конференций, внутренних и зарубежных командировок, времени всегда будет в обрез, и та самая предполагаемая пара недель превратится наконец в призрак, недостижимый и неуловимый, имеющий к тому же свойство все реже и реже тревожить воображение. Настанет время, когда несомненные успехи, заслуженная солидность, связи в кругах, сферах покажутся выражением жизненной полноты, окончательно подмявшей под себя честолюбивые творческие надежды, — в самом деле, разве ситуация мыслящего лидера менее престижна и значима, нежели положение затворника, одержимого страстью запечатлевать на бумаге пейзаж своей души? То-то и оно, однако, что страсть эта не проходит бесследно и, не получив естественного исхода, неизбежно мстит за это приступами тоски и внезапным осознанием несовершенности, несостоятельности прожитой жизни. Мне и теперь-то знакомо это мучительное чувство, ошеломляющее, обескураживающее, похожее на то состояние, какое испытываешь, когда тебя ненароком уличают во лжи, хотя бы и невинной, только работой исцеляется оно, только корпением над теми самыми разрозненными листками, которые до поры до времени складываются в заветную папку.

Ибо это корпение — мое настоящее мужское дело. Независимо от результатов. Не по результату узнается призвание, а по процессу, по ощущению, что, отдавшись ему, нравственно совершенствуешься и ничему не завидуешь, ни славе чужой, ни успеху, ни благосостоянию, как угодно притягательным может быть оно, однако не выдерживает никакого сравнения с твоим делом. Оно — твое главное достояние, позволяющее тебе с достоинством ходить среди людей.

Инна между тем согласно поддакивает моим словам, настроение у нее как-никак улучшилось, она все чаще смеется беззвучным своим счастливым смехом, который словно бы предназначался удачливому и неунывающему человеку. Мы начинаем вспоминать былые редакционные забавы, те годы, когда по домам нас практически приходилось разгонять, потому что рабочий день, сам по себе полный розыгрышей и покупок, естественно переходил в вечер, похожий на спектакль в каком-нибудь блистательном театре миниатюр, причем главным персонажем почти каждой миниатюры — святым простаком, доверчивым идеалистом, прекраснодушным растяпой — выступала, как правило, Инна. В тот год она была ответственной за рубрику, повествующую о различных катаклизмах, происходящих на планете, — об ураганах, землетрясениях, извержениях вулканов и катастрофах, потрясающих воображение избалованного комфортом городского обывателя. Инниному характеру, ее романтической вере в чудеса верности и героизма, ее самоотверженной готовности в три часа ночи дежурить на Бородинском мосту без всякой цели, ради одной только школьной дружбы, эта рубрика соответствовала как никакая другая. Так вот однажды на случайно чистом листе тассовской информации специально для Инны было изготовлено сенсационное сообщение о реактивном самолете, совершившем вынужденную посадку на самый пик Эльбруса. Нелепость события, его чисто техническая абсурдность не могли смутить Инну, с юношеским упоением уверенную в том, что в жизни всегда есть место подвигу. Она вообще, как истинное дитя своего времени, полагала, что трудности и катаклизмы разного рода существуют только затем, чтобы их преодолевать. У кого-кого, а уж у летчиков за преодолением дело не станет. Начальство, разумеется, что было сил открещивалось от этой сенсации, взывая к нормальному здравому смыслу, она же ерепенилась, обещала ради компетентного комментария поднять на ноги любых специалистов и ведь наверняка бы подняла, да тут уж боязнь за репутацию родного издания вынудила нас признаться в умышленном подвохе.