Мы-курги

Я стала что-то говорить, но старушка, видимо, уже не слушала. Тени каких-то мыслей пробегали по ее морщинистому лбу, а сухой рот был сжат упрямо и горестно.

…Иногда вечером Ниламма снова идет на плантацию. Она направляется прямо в сушильню. Там, на бетонных площадках, лежат бледноватые зерна кофе. Главный результат и главные трофеи ее побед. Она любовно и бережно перебирает рукой зерна, как будто что не зерна, а драгоценные камни. В такие вечера она не кричит. Потом отходит к костру, садится около него и думает. В такие моменты хозяйских раздумий смолкают голоса рабочих в сушильне, люди двигаются осторожно и стараются не шуметь. Она сидит у костра и час, и два, не в силах оторваться то ли от игры огня, то ли от своих мыслей. Пламя то поднимается, то сникает. Оно мечется из стороны в сторону, и его блики скользят по резким чертам ее лица. Лица стареющей и несчастливой женщины.

13

Потомки рабов

Плантации, плантации… Крупные и мелкие. Доходные и убыточные. Плантации, требующие ухода и присмотра. Плантации, требующие тяжелого труда тысяч рабочих рук…

Сельскохозяйственные рабочие, или кули, стекаются на плантации Курга из разных мест: из Кералы, из Майсура, из Тамилнаду. Они — поденщики. Им платят две-три рупии в день за многие часы утомительной работы. Они живут в неудобных и густонаселенных бараках, построенных для них крупными плантаторами. В бараке не всегда разрешают поселить семью. За барак надо платить. Там, где нет бараков, кули ютятся в наспех сделанных глинобитных хижинах. Такие хижины разбросаны в Курге повсюду. Бараки и хижины — неотделимая принадлежность плантаций, и их обитатели, бедно одетые люди с натруженными руками, — тоже неотъемлемая принадлежность этих плантаций. У них своя жизнь, совсем не похожая на жизнь их хозяев. Так же как не похожи их поселки на обычные кургские деревни. Поселки, где стоят хижины плантационных кули, выглядят как чужеродные островки на кургской земле. У таких поселков нет связи с этой землей, и поэтому они производят впечатление чего-то временного и преходящего. Кули приходят в Кург, потом его покидают, отбывая в родные места. И лишь немногие из них задерживаются там надолго. По вечерам поселки светятся тусклыми огоньками керосиновых ламп. Огоньки быстро гаснут, так как обитатели глинобитных хижин ложатся рано спать. На рассвете им надо быть уже на ногах и поспеть вовремя на плантацию. Если вы попадёте в такой поселок после девяти часов вечера, вы никого не встретите на его пустынных кривых улочках. В лучшем случае вы сможете наткнуться на завернутого в рваное одеяло человека, спящего прямо на земле. На того, кому еще не нашлось места даже в убогой хижине.

Все эти поселки пришлых кули своим временным неустроенным бытом, своей безликостью, своей непричастностью к земле, на которой они стоят, похожи друг на друга и повторяют друг друга. Они так и не приобрели своей окраски, своей отличающей их от других специфики. Мир наживы обесцветил их обитателей и их жизнь, навязав им удобный этому миру утилитарный и убогий стандарт.

Неожиданно среди этого удручающего однообразия я наткнулась на нечто такое, что заставило меня взглянуть по-иному на кули Курга. Те, о которых и хочу рассказать, тоже были кули и тоже работали на плантации. Они тоже жили в глинобитных хижинах, но в том, как эти хижины стояли, был какой-то свой традиционный порядок. И сами они выглядели и держались иначе, чем остальные.