Мы, народ… (сборник)

Впрочем, это ничего не меняет. Через некоторое время РАФ вынуждена объявить голодовку вновь. Начинается процесс над Ульрикой Майнхоф и Хорстом Малером, которых обвиняют в том, что в 1970 году они организовали побег Баадера из Института социальных исследований. Западногерманская Фемида действует очень жестко: процесс объявляется закрытым, туда не допускают ни родственников, ни журналистов, вообще никого, суд отказывается вызывать свидетелей, на которых указывает защита, подсудимые и адвокаты превращены в безгласных статистов. В ответ на протесты председатель Верховной судебной палаты Западного Берлина, где проходит процесс, Гюнтер фон Дренкман имеет глупость сказать: «Демагогия этих подонков опасна для окружающих. Они, как бешеные псы, могут заразить своей ядовитой слюной всех остальных»… Разумеется, такого оставить нельзя. Члены РАФ полны решимости идти до конца. Андреас Баадер сообщает на волю: «Голодовку мы не собираемся прекращать. Это значит, что кто-то из нас умрет»… Не собирается отступать и тюремная администрация. Она во что бы то ни стало пытается уничтожить волю к сопротивлению – причем сразу и навсегда. Начинаются процедуры принудительного кормления: узника привязывают к кровати, открывают ему плоским ломиком рот, запихивают туда резиновую кишку, через которую накачивают жидкую пищу. Тем не менее через 83 дня умирает от истощения Хольгер Майнц. Незадолго до смерти он скажет (и адвокаты передадут прессе его слова): «Это мой последний бой за освобождение человечества. С любовью к жизни, презирая смерть, я служу своему народу»… Газеты печатают кошмарные фотографии: вот улыбающийся молодой парень, студент института кинематографии, вся жизнь впереди, и вот высохший труп, скелет, обтянутый кожей, похожий на те, что сбрасывали во рвы в фашистских концлагерях. Так вот что происходит в тюрьмах демократической свободной страны! Так вот чем заканчивается гарантированный конституцией гражданский протест! По всей Германии прокатываются уличные беспорядки. На похоронах мученика революции две тысячи человек скандируют: «Месть!.. Месть!.. Месть!..» Руди Дучке, так и не оправившийся после ранения, поднимает над головой кулак: «Хольгер, борьба продолжается!» Начинаются стихийные поджоги судов и нападения на машины полиции.

Ответ самой «Красной Армии» следует незамедлительно. 9 ноября приходит известие о смерти Хольгера Манйца, а уже 10 ноября убит председатель Судебной палаты Гюнтер фон Дренкман. В дверь его квартиры, где судья празднует день рождения, звонят две симпатичные девушки. Одна из них, ослепительная блондинка, вручает Дренкману букет алых роз, а вторая, брюнетка, вытаскивает автомат и стреляет в упор. В поздравительной открытке, оставленной террористами, сказано: «С днем рождения, Гюнтер! Помни: РАФ никогда не прощает врагов». Ответственность за данную акцию на себя берет «Движение 2 июня», которое к тому времени уже полностью солидаризуется с РАФ.

Настроение немецкого общества опять меняется. Только что после взрывов и выстрелов «Красная Армия» пребывала в политической пустоте: и правые, и левые, и «болото» дружно осуждали террор. Хорст Герольд тогда имел все основания говорить: «Никогда прежде я не видел такого единодушия между гражданами и полицией». И вот, чуть ли не в одночасье, происходит трансформация эмоциональных координат. Из недавних преступников члены РАФ превращаются в жертв; низвергнутые во тьму заключения, они становятся мучениками жестокой системы.

Власти Федеративной Германии совершают ту же ошибку, которую в упоении всемогущества совершает почти каждая власть. Чрезмерной жестокостью, тупым полицейским давлением на любой гражданский протест они создают своим оппонентам социальный авторитет. Очевидец тех дней вспоминает, что «оказавшись в тюрьме, группа (лидеров РАФ) обрела ранее недостававшее ей политическое влияние. Беспрецедентные меры предосторожности наделили заключенных политической значимостью, не идущей ни в какое сравнение с тем, чего они смогли добиться с помощью своих публикаций и террористических актов».