Мы, народ… (сборник)

Впрочем, Баадер – что? Баадер как был, так и остался – уличный хулиган. На него любые теоретические рассуждения нагоняют тоску. Ему нужно действие – мчаться на машине, стрелять, взрывать тротил, чтобы пламя вымахивало до небес… В одном он прав: в Штаммхайме они все понемногу сходят с ума.

Однако будем честными сами с собой: в яростной ненависти Гудрун есть определенная правота. Нельзя простить свиньям многих смертей. Нельзя им простить Онезорга, нельзя простить Майнца, умершего за нас, нельзя им простить Томми Вайсбекера, Георга Рауха и Петру Шельм. А Катарина Хаммершмидт, которая погибла лишь потому, что к ней свиньи

, называющие себя правосудием, не допустили врачей!.. И все равно это тупик. Не оправдалась главная мысль, поднявшая нас на борьбу. Мы выманили фашизм наружу. Мы показали, что под благопристойной маской немецкого государства скрывается тот же нацистский оскал. Коричневое чудовище вновь вынырнуло из тьмы и пожирает людей. Ну и что? Кого это хоть сколько-нибудь взволновало? Кто ощутил в себе силы встать в полный рост? Бюргеры по-прежнему жрут свой айсбан[15], пьют свое пиво, тупо смотрят по вечерам телевизор. Им все равно. Для них наша борьба – это шоу, которое щекочет сытую кровь. Хочется выйти на улицу и кричать: Смотрите, вот – люди умирают за вас! Вот – люди идут на смерть, чтобы вы были свободными!.. И не услышит никто… В этом, по-видимому, и состоит главный вопрос. Почему немцы не хотят быть свободными? Гитлер отшиб им мозги? А почему не захотели быть свободными русские, когда пришел Сталин? А почему так легко расстались со свободой французы, когда явился Наполеон? Инстинктивная жажда хозяина? Психика вечных рабов, которым не свобода нужна, а лишь – похлебка и кров? Вот что надо признать: революции в Германии, вероятно, не будет. Надежды не оправдались. Мы не сумели превратить уродов в людей. Они не хотят быть людьми. Они предпочитают оставаться уродами.

Ульрика поднимает руку. Рука ее удлиняется и касается противоположной стены. Тотчас же белая краска темнеет и по ней, будто рябь по воде, начинают распространяться фиолетовые разводы. Они переплетаются в сложном узоре, бегут одновременно и снизу вверх, и сверху вниз. Будто играет музыка, мгновенно перерождающаяся в цвет. И Ульрика знает, что если эту музыку ухватить, если защипнуть ее пальцами и отдернуть как ткань, то она, именно как ветхая ткань, разойдется по всей своей колышущейся длине, и стены камеры распахнутся, и откроется небесный простор, в котором не будет границ, и можно будет в него как птица взлететь и обозреть весь мир с недосягаемой высоты, и сразу же начнется новая прекрасная жизнь, и все исчезнет, точно еще не родившись, и боли больше не будет, и этот свободный полет не прервется уже никогда…

В смерти Ульрики Майнхоф много загадочного. Официальная версия, опубликованная полицией через несколько дней, гласит, что это было самоубийство. «Самоубийство удушением. Никаких признаков постороннего вмешательства нет», – констатирует протокол. Правая пресса ликует: «королева террора», как ее окрестили газеты, сама признала свое поражение. Она осознала бессмысленность и безнадежность революционной борьбы. Это окончательный приговор – и не только ей, но и всей «Красной Армии», дни которой теперь сочтены. Левые издания, напротив, пишут, что это было спланированное убийство. Они задают вопросы, ответы на которые не получены до сих пор. Почему, например, такая путаница в документах? В одних сказано, что самоубийство произошло восьмого мая, в других черным по белому утверждается, что девятого. Сначала полиция заявляет, что веревка была сплетена из нескольких носовых платков, потом – что из лоскутков разорванного полотенца. Сначала говорится, что подсудимая использовала крюк в потолке, а когда выясняется, что до потолка в тюрьме не достать (там – четырехметровая высота), объясняется, что веревка была привязана к решетке окна. Это притом что камера № 179, где содержалась Ульрика Майнхоф, обозревалась через глазок каждые пятнадцать минут, а каждые два часа в ней происходил тщательный обыск. Вскрытие, произведенное по требованию сестры Ульрики через несколько дней, вроде бы подтверждает версию самоубийства, но позже независимая комиссия британских врачей вновь ставит ее под сомнение: нет притока к голове крови, нет вывиха шейных позвонков, характерных для смерти через повешение. Была ли Ульрика жива, когда тянулась со стула к окну, или в петлю повесили уже мертвого человека? Кроме того, почему нет предсмертной записки? Знаменитая журналистка, любящая и умеющая писать, освещавшая в прессе каждое действие РАФ, почему-то оставила без объяснений этот свой, возможно, самый главный поступок.