Мы - одна бригада

В конце концов от всей рэкетирской когорты остался только Дольцев. Он кинулся в бой только тогда, когда понял, что заступиться за него некому. Драться он умел. Во всяком случае ногами он махал как заправской каратист. Только Игнату не хотелось пачкать свою новенькую куртку, поэтому он под удар подставляться не стал. И Лева уклонился от удара. И вместе с тем провел великолепную подсечку. Дольцев рухнул наземь вверх тормашками. Игнат тут же поставил ногу ему на грудь, с силой прижал к земле.

– Ты – козел! – глумливо усмехнулся он. – И притом помойный... А ты что, уже забыл, как на параше опомоился?

Никогда Игнату не забыть тот момент, когда струя нечистот из сортирного очка выплеснулась прямо на Дольцева. Его обгаженная рожа сейчас стояла перед глазами. Как будто и не было шести лет, что прошли с тех пор.

– Ты офоршмачился тогда, козел. А если офоршмачился, то это навсегда, понял?

Дольцев с ужасом смотрел на него. Но он боялся одного – схлопотать кулаком по морде. И все потому, что не въезжал в тему, которой грузил его Игнат.

Подумаешь, дерьмо на рожу выплеснулось. Со всяким может случиться... Но с правильным пацаном такого случиться не может. После такого форшмака правильный пацан переходит в разряд опомоеных. А только петуху на зоне живется немного хуже, чем парашнику. По сути, парашник – этот тот же опущенный. И ему уже никогда не стать нормальным арестантом.

На воле тюремные законы не в ходу. Но это среди мирных обывателей. А Дольцев решил изобразить из себя крутого бандитского волка. И забыл, что на него также распространяется закон честных арестантов.

– Ты парашник, понял? Парашник! Ты все равно, что петух, понял! – гноил его Игнат. – Мне даже в падлу рукой тебя касаться... Ты же знаешь, я никому не говорил, что ты тогда опомоился. И никому не скажу... Но учти, если я еще раз увижу тебя на своем горизонте, ты будешь петухом объявленным. Это я тебе устрою!.. Ты меня понял?

Наконец-то Дольцев осознал всю мерзость своего положения.

– Понял, – убито кивнул он.

– Барахолка твоя?

– Моя.

– Была ваша, а стала наша... Все, свалил отсюда!

Дольцев убрался с рынка вслед за своими побитыми братками. Но тут же объявились менты. Числом три. Старшина и два сержанта. Официоз на холеных мордах. Только глазки алчно так бегают.

– Старшина Манилов! – представился старший мент. – Ваши документики!

– Дома забыли...

Игнат незаметно сунул на лапу сотенную бумажку. Старшина принял купюру и хитро посмотрел на него:

– Говорят, здесь драка была?

Пришлось отстегнуть ему еще две сотенных.

– Значит, вы не виноваты! – решил мент.

– Ну само собой! – снисходительно усмехнулся Игнат.

– Тогда ладно!

– Мы свободны?

– Свободны. Но смотрите у меня тут!

– И ты, старшина, смотри! Купюры-то засвеченные!

Мент вмиг сошел с лица, на лбу выступила испарина.

– Да не ссы ты, все путем. Нормальные бабки... Хотя всякое может быть...

Мент стоял с открытым ртом и остолбенело смотрел на Игната.

Игнат повернулся к ним спиной и в окружении своих пацанов направился в конец рынка. Торгаши с опаской смотрели на него. Они видели, как он разделался с Дольцевым и с его кодлой.

Он подошел к торгашу, который продал им куртки. Тот в панике достал из кармана деньги.

– На, возьми свое! Возьми! Мне ничего не нужно...

– Ну что ты, бабки всем нужны. Это бабло ты честно отбил. Себе забери. А мне отдай то, что для Дольцева приготовил...

– Для Дольцева?.. – не сразу въехал торгаш. – А-а, для Дольца!

Он отслюнявил полторы штуки рублей и сунул их Игнату. Но деньги с его руки снял Вилли, сунул в пустой пакет.

С этим пакетом братва прошла через весь рынок. И торгаши без разговоров отстегивали им долю. Никто не возникал. Даже менты. Они вообще сделали вид, что ничего не замечают. Игнат тоже сделал вид, что для него они просто не существуют.

Но судьбу он все же пытать не стал. И едва только последний барыга скинул свою долю, двинулся на выход. Всей честной компанией они загрузились в такси и двинули домой.

Вилли вывалил на стол бабки.

– Ничего себе! – после всех подсчетов бодро изрек он. – Почти что шестьдесят тысяч!

– Не хило! – обрадовался Лева. – Шестьдесят кусов! С одной барахолки! За один день! И это при том, что барыги лавье свои зажимали...

Игнату тоже так показалось. Многие торгаши отстегивали куда меньше чем, двадцать процентов с навара. Надо бы с них за это спросить. Но некогда было разбираться...

– К тому же сегодня воскресенье, – заметил он. – В будние дни торговля хилая... Но все равно, слам не стремный сняли. Надо будет часть добычи на общак снести...

– Это ты про какой общак говоришь? – не понял Вилли.

Ему явно не хотелось ни с кем делиться. Но ведь не ему решать, что делать, а что нет.

– Как про какой? Про воровской... Вилли, это мой город, понял? Я здесь два года на кичмане парился. Я не знаю, кто сейчас за крытым смотрит. Раньше Завар смотрел. Он меня смотрящим сделал. Через него грев на тюрьму шел... А с каких шишей грев идет? То-то же... И вообще, видали, пацаны, какой фарт нам попер! С ходу барахолку под себя поставили. Цепляться нам за мой город нужно. Это будет наш город, пацаны!