«Мы пол-Европы по-пластунски пропахали...»

А вскоре оторвало колесо и сплющило осколком ствол моей родной «сорокапятки». Тяжело ранило двоих из расчета. Бойцов перевязали, отнесли вниз, к воде, где под обрывом был устроен временный лазарет. Сели покурить. У Николая Бажанова рука пробита, правда, кость не задело. Хлопали в разных местах противотанковые ружья, а из-за реки редко и равномерно били наши гаубицы. Лес невозможно было узнать. Некоторые деревья вырвало с корнем, от других остались одни голые стволы. Обгоревшие дубы растопырили во все стороны обрубленные черные ветки.

Где-то правее, километрах в десяти, раздавались глухие взрывы. Возможно, главное направление удара развивалось там. Убитых было много. Убирать не оставалось сил. Внизу, под обрывом лежали человек сорок тяжело раненных. Из моего расчета в строю остались трое: я, Никита и подносчик снарядов.

— Добьют нас, если вечером подмоги не будет, — как-то равнодушно проговорил комбат. — А ты, Георгий, везучий. Вокруг воронка на воронке, пушку разбило, а у тебя ни одной царапины.

— Сплюньте, товарищ капитан, — отозвался Николай Бажанов, — а то сглазите. У Георгия сыну четыре года.

И, правда, сглазил капитан. Только ранят меня много позже, и надолго растянется мой обратный путь домой.

Под прикрытием артиллерии и уцелевших бойцов, вечером начал переправу батальон за батальоном, весь остальной полк. За взятие плацдарма, уничтожение двух танков противника и проявленное мужество я был награжден орденом «Отечественной войны» 2-й степени.

Война продолжалась. Снова наступления, бои. Гибли и получали ранения люди. На их место приходили новые. Неожиданно и нелепо погиб повозочный Никита. Смелый сообразительный солдат, но порой бесшабашный. Пошел в брошенный хуторок разжиться харчами и нарвался на выходящих из окружения немцев.

Тело нашли только к вечеру. Присыпанное падающим снегом, замерзшая лужа крови и вырванные клочья шинели на груди. Погиб от автоматной очереди навылет, пущенной в спину. Выдолбили в мерзлой земле неглубокую могилу, наскоро сколотили памятник-пирамидку, дали залп. Прощай, Никита!

Мне и Николаю Бажанову пока везло. Воевали вместе. Позже я был награжден вторым орденом «Отечественной войны» и получил три благодарности от Верховного Главнокомандующего Сталина И. В. Те потертые половинки плотной бумаги с портретом Сталина, ценились солдатами не меньше, чем медали, и хранятся у меня до сих пор. Вот короткий текст благодарностей от Верховного:

«…Сержанту Романову Г. П. - за отличные действия в боях за освобождение города Волковыска».

«…Сержанту Романову Г. П. - за отличные действия при прорыве обороны противника на южной границе Восточной Пруссии и взятие городов Найденбург, Едвабно, Алендорф».

«…Сержанту Романову Г. П. - за отличные боевые действия по окружению и ликвидации окруженной группировки немецких войск юго-восточнее Берлина».

Не подумай, что хвалюсь. Просто ценю я эти благодарности. А 28 апреля 1945 года меня тяжело ранило.

Только что вышли из боя. Орудия еще не остыли. Наступила тишина. Весна, первые листья, скоро войне конец… Я услышал характерный вой падающей мины. Взрыв за спиной, удар по ноге, по всему телу, и вот уже небо где-то вверху перед глазами. Не шевельнуться, не вздохнуть. Наверное, конец, — тоскливо пронеслось в голове. Не дождались меня Шура с Валеркой… И потерял сознание. Урывками вспоминал, как бегали, суетись друзья, перевязывали ногу. Николай Бажанов, земляк, друг боевой, как-то сумел убедить танкистов и подогнал танк.

— Надо быстрее в госпиталь. Кровью истечет.

И пошли госпиталя. Диагноз: «Множественные, слепые осколочные ранения нижней трети левой голени». А если проще: размолотило пучком осколков мышцы и кости. Операция одна за другой. Дадут передохнуть и снова режут, что-то вычищают хирурги, снова накладывают гипс. Ампутировать предлагали, чтобы не рисковать жизнью, но я отказался.

Сначала лежал в Германии. Как сквозь туман мелькало в памяти, как осторожно меня голого обмывала молодая медсестра. Стеснялся… А чего стесняться? Плыло все перед глазам, и тело чужое.

— Ты держись, солдат, — раздавался женский голос. Держался. Перевели в другой, третий госпиталь, и лишь 10 января 1946 года был выписан по инвалидности из эвакогоспиталя в городе Сызрань, Куйбышевской области. Восемь месяцев в госпиталях пролежал. Через сколько-то дней я шел по улице небольшого донского городка Иловля.

— Валерка, отец твой вернулся. Беги, встречай, — кричал кто-то.

Подбежала Шура, держа сына за руку.

— Валера, это же папа твой!

Помню, в доме Валера сидел у меня на коленях. Я гладил его по белобрысым волосам, раздавал нехитрые подарки: губную гармошку, конфеты в ярких обертках. Шуре — какой-то платок, что-то еще по мелочи. Я говорил и никак не мог наговориться с Шурой. А потом как-то неожиданно прилег и задремал. Сильно уставший был.