Мы — советские люди

— Да что продолжать-то? — сказал Володя. — И верно, разве мало от фрица народу погибло! Ну, ладно, так вот в конце зимы заболели мама с Женечкой — обе вместе заболели, трясёт их обеих, а лечить нечем. Да и что там лечить: по правде сказать, и кормить нечем. Лежат обе рядом, мечет их, и бормочут нивесть что: мама всё Нюшу кличет, а Женечка — та кричит: «Неец, неец», — так она фрицев звала. Ну, мы с Серёгой туда-сюда, ходили на базар, думали из одежонки что продать, да не берут. Пошли по куски. Ну и собирали кое-что, кормили их. Да им всё хуже.

Тут квартальный узнал, что в доме больные, и говорит мне: «Есть, — говорит, — приказ больных регистрировать. Сходите, — говорит, — в районную комендатуру, пришлют врача. У них это дело быстрое». Я бы ни за что не пошёл, будто сердце у меня чуяло. А Серёга, этот вот почтенный, ходит за мной и скулит, и скулит: «Сходи да сходи, помрёт мама без врача». Ну и выскулил, донял меня. Пошёл я. И верно, приняли меня там, послушали, адресок записали. Иду, дивлюсь: неужели помогут? И врач приехал, немецкий, военный. Приехал на мотоцикле, на мотоцикле красный крест, всё чин-чином. Осмотрел, говорит: сыпной тиф. Дал какие-то капли, пусть примут на ночь, полегчает. А сам такой с виду добрый, в очках. У нас учитель такой в ФЗО был, его Колобок звали, толстый, румяный, ну, как и этот, только очков не носил. Я ещё подумал: «Вон он какой, значит, и среди фрицев ничего попадаются».

Вечером дал я маме и Женечке эти самые его капли, своей рукой накапал, своей рукой поднёс. Ох, дурак! Никогда я себе этого не прощу! Сначала, верно, смотрим с Серёгой: мать с Женечкой от этих капель утихли, заснули. Вот, думаю, и хорошо. Может, поправятся. А утром проснулся — обе холодные. Отравил их фриц, подлец, моей рукой отравил. Вы, может, думаете, случайно померли, лишнее накапал или что? Нет, эти эсэсманы знали, что они помрут. Утром еле рассвело, уж от них без всякого зова крытый грузовик приехал мёртвых забрать, потом какие-то в масках вошли, стали чем-то вонючим стены поливать. Вот оно, лекарство-то у них какое!

Володя смолкает, ему тяжело дышать, он весь напрягся, детское лицо его горит. Всем слушателям становится не по себе. Настаёт тишина, особенно полная оттого, что дождь уже перестал. Только редкие и тяжёлые капли, стекая с полотна, звучно плюхают по мокрой земле да слышно, как обожжённый танкист, лежащий у входа, молча скрипит зубами.

— Ух, мне только бы добраться до этой самой Германии, я бы там всё как есть расшуровал, камня б на камне не оставил! Кого бы ни встретил, всех р-р-р из автомата. Получай без сдачи! — говорит солдат с забинтованной головой.

— Будет звонить-то «р-р-р», — оборвал его тот, что недавно защищал Европу. — Никого бы ты не р-р-р! Нам фашизм разбить, Гитлера, этого самого, вот. А то р-р-р! С бабами, с детьми вот с такими мы не воюем.

— А кто мне запретит? Кто? Ты, что ли? Слыхал, как они наших лечат? А мы их не можем, да? Это почему же такое?

— А потому, что он — кто? Фашист. А ты — кто? Советской земли солдат, советской! Понимать и помнить это надо.

— Да что вы, петухи!.. Кончай дискуссию. Ты говори, малец, говори, как дальше-то жил.

— А дальше так. Плакали мы с ним, плакали, а как потемнело, от вони от этой всей выбрались в траншею за дом, хорошая у нас была траншея, шпальником крытая, прочная. Ну, в этой норе всё лето и прожили. Ходили, куски собирали. Немцы-то, они, верно вот дяденька говорит, тоже разные бывают. Простые солдаты, особливо, которые постарее, те лучше, жалели, ну, иной раз и подавали. Так и жили. Ну, а дальше что рассказывать, сами знаете, на фронте бои начались. Мы-то о них узнали вот почему. Вдруг стал фриц вагоны грузить на Брянском вокзале. И что только в них не пихают: и мешки, и кульки, и мебель разную, и барахло. А наши самолёты по вокзалу как дадут, как дадут! Так угощали, что будь здоров. И фриц не тот стал. Ну, думаем, и здорово, не иначе — наши идут. Повеселели все. Дождались!

А тут хвать — напасть: стал фриц опять народ в Германию забирать. Летось-то угонял по выбору, кто помоложе да покрепче, а теперь без разбору, кто попадёт, и таких вот шурупчиков, как Серёга почтенный, и стариков старых — песок сыплется. Что только было! Пошли облавы, да какие! Ведь с собаками за людьми гонялись, слово даю! Оцепят солдатами улицу — и прочёс: кого поймают, сейчас под конвой, на вокзал, в вагоны. Чтобы дать проститься — где там! Слово сказать не давали! Так, с ходу, и увозили людей, кто в чём был.