Мы, утонувшие

Он не знал, что она имеет в виду под словом «мы»: его или команду корабля, частью которой теперь являлась. Ему хотелось спросить, но он не решался: боялся все испортить. В итоге становящуюся все более неловкой тишину нарушила София:

— Мне прекрасно известно, кто отец Блютуса. Не какой-нибудь моряк, которого я случайно встретила во время увольнительной, как большинство из вас, по всей видимости, считает. Я знаю, как его зовут, где он живет, я знакома с его родителями и друзьями. Мы были обручены и должны были пожениться.

— И что случилось?

— А то, что он похож на Джеймса Стюарта, ну знаешь, американский актер, метр девяносто, мальчишеское лицо.

— Так он хорош собой.

— Да, такой красавчик, что аж тошно. И я сбежала. Он хороший, правильный, надежный, любил меня, у него процветающая адвокатская практика в Нью-Йорке, куча денег, куча всего, мы собирались жить в Вермонте, дети должны были расти за городом, война — далеко, и, сбрось они хоть самую большую бомбу в мире, мы бы этого не услышали.

— А этого ты вынести не могла?

— Да нет, я этого ужасно хотела. Но я была обещана другому. Как там его зовут, маленького страшненького карлу, Румпельштильцхен? Ни одному принцу меня не спасти. На мгновение я решила, что Джеймс Стюарт сможет. Но на самом деле мне нужен Румпельштильцхен. Знаешь, что я в итоге больше всего в нем возненавидела, в своем красавчике? Чертову его невинность. Мне это стало казаться нечестностью. Он водил меня по ресторанам. Мы сидели с бокалами в руках, планировали наше будущее. Войны как будто не существовало. И так нам было хорошо, все так элегантно и добропорядочно, а потом мы шли домой и спали на мягкой постели, и так бы все и продолжалось до самой смерти. Невыносимо. И однажды вечером, вместо того чтобы выпить из бокала, я швырнула его ему в голову. Он тут ни при чем. Не его вина, что у него на глазах никогда не тонули сто человек, никогда не взлетал на воздух корабль. Это ведь со мной что-то не так. Но его невинность казалась мне оскорбительной.

Она взмахнула рукой:

— Не то чтобы я любила эту жизнь. Даже не могу объяснить, почему я здесь. Нигде мне места нет. Нет, есть — здесь. Или, точнее… — она внезапно с облегчением улыбнулась, как будто поток речи наконец привел ее к спасительному слову, — это все «кивиток» во мне.

Между ними возникли доверительные отношения, но дистанция не уменьшалась. Она права, думал он. Это война. Она жила в них обоих. Лишь когда война кончится, у них что-то может быть. Но когда она кончится? Будут ли они живы? Он хотел от нее ребенка — слепой инстинкт, но сколько они могут ждать? Она его на пару лет старше, тридцать четыре или тридцать пять. До какого возраста женщина может рожать?

Он смирился. Блютус. Вот его ребенок — и всей команды.

Рождество справляли к северу от Ирландии. Еще в Галифаксе Уолли притащил на борт елку. Закрепил ее на носу, на свежем воздухе, и дерево начало осыпаться уже только тогда, когда его установили в кают-компании. Хельге где-то достал пакет фундука. По четыре орешка каждому. Он обернул их розовой креповой бумагой — вот и подарочки получились. Однако под елкой все же громоздились подарки. Все для Блютуса, хотя он был совсем маленьким и ничего не понимал. София распаковывала их за него. Внутри свертков находился мир, знакомство с которым приходилось откладывать на после войны. Коровы, лошади, поросята, овцы, слон и два жирафа. Большинство деревянных фигурок дарители вырезали сами и старательно раскрасили имеющимися в наличии красками. В основном, как и мир, в котором их заперла война, черной, серой и белой. Блютус по очереди взял в рот коров, лошадей и слона и задумчиво пожевал.

* * *

Блютусу было около года, когда как-то вечером в Ливерпуле София пошла в увольнение с остальными членами команды. Блютус спал в кубрике у Уолли, самого большого своего приятеля, добровольно записавшегося в няньки.

Кнуд Эрик не знал, что она ищет. Может, то, чего они не могут дать друг другу, но могут найти у посторонних?

Он всегда ходил на берег один. Виски из шкафа больше не вынимал. Но не мог отказаться от ночей на суше. Однажды они наткнулись друг на друга в пабе на Кот-стрит. На ней было темно-красное платье, губы накрашены, и он вспомнил их первую встречу в доме ее отца в Литл-Бэе. Оба, как сговорившись, отвернулись и сделали вид, что друг друга не заметили.

Немного погодя он вернулся на борт и тут же отправился спать. Через полчаса дверь открылась, и тесную каюту наполнил непривычный аромат духов.

А случайно ли он забыл запереть дверь?

— Так дальше продолжаться не может, — произнесла она и начала раздеваться в темноте.

— Я убил человека, — сказал Кнуд Эрик. — Он стоял на коленях и молил о пощаде, и я в него выстрелил.

Она легла рядом с ним. Взяла обеими руками его голову. В слабых отблесках света, проникающего через иллюминатор, он с трудом различал черты ее лица.

— Мой Кнуд Эрик, — произнесла она голосом, охрипшим от нежности, которой раньше он в ней не замечал.

Он высвободился и встал:

— Мне нужен свет.

Включил электрическую лампочку и лег обратно.