Мы в порядке

— То, что с ним случилось… — говорю я. — То, что случилось в конце лета… Ты многого не знаешь.

Удивительно, как трудно даются эти слова. По сути, они ничего не значат. Я понимаю. Но они меня ужасают. Как бы я ни пыталась исцелиться и собрать себя заново, я все же ни разу не озвучивала правду вслух.

— Ну, — говорит она. — Я слушаю.

— Мне надо было уехать.

— Ты просто исчезла.

— Нет, не исчезла. Я приехала сюда.

Хоть в этих словах и есть смысл, правда гораздо сложнее.

Мейбл права. Если она говорит о девушке, которая обнимала ее на прощание, провожая в Лос-Анджелес, с которой они сплетались пальцами у последнего летнего костра, которая принимала ракушки от незнакомцев и ради удовольствия изучала романы, которая жила со своим дедушкой в розовом съемном домике, наполненном ароматами свежей выпечки и азартными стариками, — так вот, если она говорит об этой девушке, то да, она исчезла.

Но проще не думать об этом в подобном ключе, так что я добавляю:

— Я все время была здесь.

— Но мне пришлось пролететь пять тысяч километров, чтобы тебя найти.

— Я рада, что ты это сделала.

— Правда?

— Да.

Она вглядывается в меня, пытаясь понять, искренне ли я говорю.

— Да, — повторяю я.

Она убирает прядь волос за ухо. Я смотрю на нее, но стараюсь не слишком пристально ее разглядывать. Ей и так пришлось притвориться, будто она не заметила, как я гладила ее шарф и шапку. Не стоит испытывать судьбу. Но вдруг меня снова пронзает мысль: она здесь. Ее пальцы, ее длинные темные волосы. Ее розовые губы и черные ресницы. Все те же золотые сережки, которые она никогда не снимает, даже на ночь.

— Ладно, — говорит она.

Она нажимает кнопку, и после стольких напряженных минут лифт начинает ползти вниз.

Ниже, ниже. Не уверена, что я к этому готова. Но вот уже третий этаж, мы с Мейбл одновременно подходим к дверям, и наши руки случайно соприкасаются.

Она отдергивает руку прежде, чем я успеваю сообразить, хочу того же или нет.

— Прости, — говорит она. Она извиняется не за то, что убрала руку. Она извиняется за само прикосновение.

Мы не чурались прикосновений даже до того, как по-настоящему узнали друг друга. Наш первый разговор начался с того, что она схватила мою кисть и принялась разглядывать маникюр — золото с серебряной луной. Саманта, дочь Джонса, управляла салоном, и обычно новые сотрудницы упражнялись на мне. Я сказала Мейбл, что могу обеспечить ей скидку на маникюр.

Но она ответила: «Может, лучше ты мне его сделаешь? Это вроде несложно». После школы мы зашли в аптеку за лаком, а потом уселись в парке Лафайет, где я черт-те что творила с ее ногтями, и мы безостановочно хохотали.

Мейбл идет впереди, мы почти у двери.

Подожди.

Еще не все изменилось.

— Помнишь, как мы тусовались в самый первый день? — спрашиваю я.

Она останавливается и оборачивается ко мне.

— В парке?

— Да, в парке. Я еще пыталась накрасить тебе ногти, потому что ты захотела маникюр как у меня и получилось отвратно.

Она пожимает плечами:

— Ничего такого ужасного не помню.

— Нет, ничего ужасного и не было. Только мои маникюрные способности.

— А по-моему, было весело.

— Конечно, весело. Потому-то мы и подружились. Ты думала, что я смогу сделать тебе нормальный маникюр, а я опозорилась, но мы так много смеялись, что с этого началась наша дружба.

Мейбл прислоняется к двери и смотрит в дальний конец коридора.

— Нет. Все началось с первого урока английского, когда брат Джон попросил нас проанализировать какое-то глупое стихотворение. Ты подняла руку и сказала что-то настолько умное, что стихотворение даже перестало казаться мне дурацким. И я поняла, что хочу познакомиться с тобой поближе. Правда, я понятия не имела, как завести разговор с девчонкой, которая говорит такие умные вещи. С тех пор я искала повод поболтать, и я его нашла.

Она никогда мне об этом не рассказывала.

— Дело было вообще не в маникюре, — добавляет Мейбл и качает головой, словно сама эта мысль кажется ей абсурдной, хотя для меня тот маникюр всегда был частью нашей истории. Потом она отворачивается и заходит в комнату.

* * *

— Что у тебя обычно на ужин? — спрашивает она.

Я показываю на стол, где рядом с электрическим чайником валяются упаковки лапши.

— Что ж, давай ее заварим.

— Я купила нормальной еды, — говорю я. — Внизу есть кухня, на которой можно готовить.

Она качает головой.

— Сегодня был долгий день. Лапша сойдет.

В ее голосе сквозит безмерная усталость. Усталость от меня и от того, что я не говорю с ней о главном.

Я привычным маршрутом иду за водой в ванную, затем включаю чайник на столе и ставлю рядом с ним желтые миски. Вот еще один удобный случай. Я все пытаюсь придумать, с чего же начать.

Но Мейбл меня опережает.

— Мне надо тебе кое-что рассказать.

— Давай.

— Я встретила кое-кого в колледже. Его зовут Джейкоб.

Я не могу скрыть удивления.

— Когда?

— Около месяца назад. Помнишь то тысячное сообщение, на которое ты решила не отвечать?

Я отворачиваюсь, сделав вид, будто проверяю чайник.

— Мы вместе ходим на лекции по литературе. Он мне очень нравится, — продолжает она уже мягче.

Я дожидаюсь первых клубов пара и спрашиваю: