Планктон Платон

Мы вчера убили послезавтра

Часть I

Беда!

Директор московской гимназии для одаренных детей имени Моники Левински Арон Моисеевич Прокопенко помешивал ложечкой чай в фарфоровой чашке и мучительно выбирал, чем заняться сегодня после работы. Выбор сводился к следующему: можно было задержаться на работе и ознакомится с присланным из Министерства согласия и образования планом учебно-воспитательной работы на следующий учебный 2053-54 год или попытаться склеить новенькую математичку Лизоньку. И, в соответствии с тем, насколько легко она склеится, провести с ней вечер либо в кафе за чашечкой кофе, либо дома за бутылочкой водки. Выбирал Арон Моисеевич недолго. Растянув лицо в улыбке, он залпом выпил чай, взял лежавший на столе учебный план и зашагал к сейфу, с тем, чтобы как минимум до завтра, а как максимум до лучших времен, забыть про этот злосчастный документ.

Арон Моисеевич аккуратно открыл сейф и начал пристраивать туда папку. В этот момент дверь его кабинета распахнулась и в кабинет без всякого стука и прочих атрибутов приличия ворвалась завуч по воспитательной работе Эльмира Эльдаровна Морозова. Ворвалась она с криком: "Беда!"

Арон Моисеевич от неожиданности уронил папку на пол, быстро нагнулся и поднял ее, как попало запихал в сейф, и с удивлением посмотрел на завуча.

— Беда, Арон Моисеевич!

Снова возопила завуч, села на край стула и заревела. Не заплакала, не зарыдала, а именно заревела, как ревет проснувшаяся среди зимы и не обнаружившая у себя под боком медвежонка медведица.

Арон Моисеевич не на шутку перепугался, налил из диспенсера водички в пластиковый стаканчик и протянул завучу. Завуч попробовала сделать глоток, но расплескала почти всю воду, затем, вылила остатки воды на ладонь и протерла мокрой ладонью свое лицо.

Понемногу она приходила в себя. Арон Моисеевич стоял напротив и ждал. Через пару минут он дождался. Завуч медленно, подбирая слова, выдавила из себя:

— Беда, Арон Моисеевич. Сочинение. Годовое. Пятый "В".

Едва сказав это, она снова заревела. Арон Моисеевич взял ее под руку, и они быстрым шагом пошли по школьным коридорам в сторону пятого "В".

В пятом "В" стояла гробовая тишина. Испуганные дети сидели за своими партами, словно вылепленные из воска. На их лицах застыло выражение тревоги и отчаянного непонимания. Молоденькая учительница с заплаканным лицом то открывала, то закрывала тетрадь. После каждого открывания она заглядывала в нее, как будто в надежде, что там что-то изменилось, затем всхлипывала и снова закрывала.

У доски, как ни в чем не бывало, стоял виновник случившегося, создатель чрезвычайной ситуации одиннадцатилетний пятиклассник Сема Кац. На доске была мелом выведена тема обязательного ежегодного сочинения: "Мне стыдно, что я русский, потому что…"

Согласно традиции каждый год все дети в общеобразовательных школах Либеральной Евразийской Республики писали это сочинение. Чтобы прочесть самые лучшие из них на торжественном выпускном вечере. А лучшие из лучших со всей страны отправлялись в Москву и зачитывались на ежегодном съезде Либеральной партии после отчета министра политкорректности и толерантности перед делегатами съезда. Это была священная традиция, которой был не один десяток лет. На ней, как и на ежегодных покаянных шествиях в честь Дня Освобождения и Всенародного Покаяния, как и на благосклонности более развитых держав, зиждилось само существование Либеральной Евразийской Республики, раскинувшейся на просторах от Белоруссии до Японского Приморья вдоль и от Северного Ледовитого океана до Кавказского халифата поперек.

Арон Моисеевич с завучем вошли в класс. Молодая учительница, едва завидев их, бросила тетрадь на стол, закрыла лицо руками и выбежала в коридор, из которого долго доносился ее удаляющийся вой.

Арон Моисеевич с укором посмотрел ей вслед, но ничего не сказал, а лишь слегка покачал головой. Затем взял со стола тетрадь, открыл ее и начал читать откровения маленького Каца.

— Ты написал? — С укором спросил Арон Моисеевич.

— Я. — Спокойно ответил Сема.

— Вот только я не пойму, как же так? Сочинение у нас на тему: "Мне стыдно, что я русский, потому что…", а ты пишешь, что тебе не стыдно.

— Ну, мне честно не стыдно.

Сема Кац до конца не понимал резонанса, который вызывают в головах руководства школы его слова. Арон Моисеевич, не так уж часто сталкивающийся с подобным вопиющим проявлением несознательности, пусть даже и у детей, старался действовать максимально осторожно. Он подошел к пятикласснику и нежно, по-отечески погладил его по курчавой голове.

— Как же так, Семушка? Нам всем стыдно. И мне стыдно, и Эльмире Эльдаровне стыдно, и ребятам стыдно. И тебе Семушка должно быть стыдно.

— Да не стыдно мне. — Гнул свое пятиклассник, не осознавая, к каким последствиям это может привести. — И вообще я не русский.

Завуч на этих словах медленно сползла по стенке, а Арон Моисеевич резко вспотел.

— Как не русский? — Опешил Арон Моисеевич. — Мы все русские. И я и Эльмира Эльдаровна и ты, Семушка. И вон ребята все.