Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы

Он знал тяготы жизни торпаря и лесоруба и даже не подозревал о том, что отец Шаумана считал, что торпарь должен навсегда оставаться торпарем. И он не очень разбирался в том, кто лучше: губернатор Николая Второго или ленсман его родного прихода, когда во всех кирках финляндской республики был прочитан приказ об очередной мобилизации.

В конце 1919 года всех здоровых парней прихода призвали, ощупали мускулы, постучали пальцами по спине, признали годными и направили в казарму. Унха тоже был с этими ребятами, но в казарму не пошел, а отправился на север на лесоразработки. Через два месяца нашли его в лесной хижине, арестовали и в наручниках отправили в город Улеаборг. Там он в первый раз увидел железную дорогу. Наручники натирали ему кожу у запястья.

В Улеаборге зачислили Унха в северный егерский батальон; всего прослужил он в армии год и восемь месяцев, из них — два месяца штрафных за дезертирство.

Восемь месяцев из этого срока отбывал он в пограничном отряде поручика Лалука.

Здесь Унха научился владеть оружием — винтовкой русского образца 1891 года, трехлинейной и облегченной винтовкой японского образца.

Поручик Лалука на судьбу свою не жаловался, но в глубине души считал себя обиженным.

Мало того, что приходилось жить ему в этой собачьей местности, в пограничной холмистой тундре, — присылали для службы самых отпетых ребят, прямо из дисциплинарных рот.

— Лечь!..

— Встать!..

— Бегом марш!

— Кру-у-у-гом!..

И Унха стискивал челюсти — шестнадцать килограммов колотили по спине, и винтовка в руке делалась скользкой от пота.

Командиры обращались с ними, как с собаками; правда, поручик Лалука был лучше других, он по вечерам приходил в казарму и читал вслух старые стихи Руннеберга и рассказы Юхани Ахо.

Поручик с помощью двух фельдфебелей приводил этих парней в христианский вид, но, по его мнению, всю работу тормозил находившийся в том же селе Народный дом, где было много социалистов. Патриотов, но все-таки социалистов.

— Знаете, фельдфебель, почему так растет безнравственность?

— Не догадываюсь, господин поручик.

— Из-за увлечения социализмом. Влияние социализма расслабляет твердость характера людей и создает из них жалких слуг своих страстей.

Потом поручик помолчал немного и вдруг приказал:

— Поставить пикет у Народного дома. Никто из нижних чинов не имеет права туда заходить!

«Мы помним, что на ледяном побережье у Колы, в суровых окрестностях Архангельска, в снежных тундрах Сибири и пустынной земле Чуди обитает безмолвная толпа финских братьев, ожидающих избавления от мрака и мучений. Мы ждем своего Александра, своего завоевателя, который пойдет, предшествуемый финляндским знаменем и сопровождаемый финской культурой. С его появлением настанет наш день, и тогда мы выступим гордые и свободные, тогда могучие борцы севера внесут благо цивилизации в полярные страны, тогда Швеция вновь войдет в свои границы от Зунда до реки Торнео, а юная и великая Финляндия объединит свое царство от Балтики до Берингова пролива, охватывая Ледовитый океан. Будем ждать; эта надежда поддержит нас вплоть до новой и отрадной великой борьбы…»

Здесь поручик задыхался от восторга и думал, что, может быть, ему суждена судьба великого Александра. И почему же такие мысли не заставляют волноваться солдат?

А они сидели, глядя куда-то мимо него и как будто ни о чем не думая. Но они думали.

Ниемеля думал, что если еще раз его ударит фельдфебель по лицу, то он убежит, как Ялмар в прошлом году.

Керанен вспоминал про письмо из дому. Он уже боялся получать письма из дома, ничего в них не было хорошего.

Унха думал о том, что в этом году кончается его служба, он еще успеет поработать в лесу — как это хорошо: вдыхать морозный сосновый воздух и наваливать раскряжеванное дерево на панко-реги, — и еще он думал, что завтра вечером он пойдет в Народный дом — его пригласили рабочие, там будет спектакль, а фельдфебелю скажет, что ходил в клуб Суоэлускунта.

Пененен за спинами товарищей мерно, в такт речи поручика, в дреме посапывал. Он сегодня два часа стоял под ружьем — в наказание. За плечами был мешок с песком, а когда кончились эти два часа, под ногами было мокро. Снег растаял.

И только один Таненен, вылупив свои рачьи глаза на офицера, вслушивался и старался что-то сообразить. Но в голову лезла разная чертовщина. Например, какое хорошее сукно пошло на мундир господина поручика или почему ему так нужен какой-то Берингов пролив, когда сейчас на берегу озера такая благодать. Золото, багрянец, сквозная желтизна березовой листвы и тихая, гладкая-гладкая, зеркальная вода. Эх, разложить бы костер, слушать, как медленно потрескивают сучья, и, пожалуй, спать…

Поручик на судьбу не жаловался, но ему втайне было обидно, что сидит он в такой глуши, где никаких событий произойти не может и никак не проявить себя инициативному боевому человеку. В воскресенье вечером солдат отпустили из казармы, и они пошли в клуб Суоэлускунта — Шюцкора.