Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы

Все оружие было еще раз подсчитано и переложено с места на место. И тогда вступил в свои права полновластный январский вечер.

Луна сияла как будто назло, и на снежной равнине до леса пролегла блестящая лунная дорога.

Было так морозно, что лыжи перестали скользить по снегу. Лундстрем и Олави, дождавшись, наконец, условного часа, вышли на развилку двух лесных троп, мимо которой должны были пройти лошади, посланные Коскиненом.

У каждого за плечами было по тяжелому свертку с оружием.

Лундстрем остался поджидать на перекрестке, а Олави пошел за второй очередью груза.

Олави успел вернуться, а обоза еще не было.

Назначенное время уже прошло.

И вот донесся далекий скрип полозьев.

Воздух был чист и прозрачен, высокая Полярная звезда сияла почти над самой головой, и каждый звук был отчетливо слышен издалека. Вскоре за высокими соснами послышалась спокойная речь и из-за поворота показалась лошадиная голова. Это шли панко-реги.

«Слава богу, панко-реги», — подумал Олави и быстро вышел на середину дороги с радостным возгласом:

— Победа!

Ответа не было.

Возчики перестали разговаривать и с видимым изумлением смотрели на Олави.

Тогда выступил на лунную дорогу из тени Лундстрем и повторил:

— Победа!

Ехавший на задних санях человек испуганно хлестнул кнутом лошадь с криком:

— Эй, берегись, пропусти!

Но Олави схватил лошадь под уздцы и сказал:

— Победа! Свои.

Тогда возчик умоляющим испуганным голосом попросил.

— Да отпустите нас, мы самогоном не торгуем, разве вы не видите?!

Товарищи отступили.

— Чуть не выдали себя, — пробормотал Олави.

— Но уже давно время, — сказал Лундстрем. — Неужели и на этот раз все провалится?

Прошло пять минут, пятнадцать, двадцать — и никого на дороге не было.

— Придется идти восвояси, — угрюмо сказал Олави.

И они, нагрузив на плечи привычные тяжелые свертки, медленным шагом отправились обратно по проложенной лыжне.

Однако вскоре снова послышались широкое дыхание лошадей и тонкий скрип полозьев. Товарищей кто-то догонял.

За ними шли сани. Олави бросил сверток в снег и снова выступил из тени на дорогу.

— Победа, — полушепотом бросил возчик.

— Победа, — не удержался от громкого возгласа Лундстрем.

— Почему опоздали? Почему едете с другой стороны? — расспрашивал Олави.

— Да все потому же, — отвечал человек с шарфом, намотанным вокруг шеи. — Выехали мы вовремя, но вот видим, по дороге едут за нами еще двое, на таких же панко-регах. Гуськом идут за нами. Мы ускоряем ход, они за нами. Ничего другого не оставалось, как хлестнуть по нашим лошадям и полным ходом уйти вперед. Мы так и сделали и мимо места прошли раньше условного времени. На развилке пошли вправо и дожидались, пока они пройдут мимо, влево по большой дороге. Они так и сделали, как по заказу. Тогда мы пошли обратно и вот встретились.

Для нескольких человек нагрузить две панко-реги оружием — недолгое дело, особенно когда торопит январский ночной холод.

Когда сани были нагружены, они разъехались на развилке по разным дорогам, идущим на север — на лесоразработки. С одними санями ушел вчерашний вестник, возчик и еще один человек. У всех у них были заткнуты за пояс отличные топоры, блестящие при луне. Лучковые пилы с тонкими полотнищами, с фигурным волчьим зубом лежали поверх попон.

На других санях сидел незнакомый возчик, а за санями шагали ищущие работы опытный лесоруб Олави и новичок Лундстрем. Изредка они садились по очереди на сани немного передохнуть.

Под попоной поверх оружия тонким слоем лежал картофель.

«Однако этот Коскинен обо всем позаботился», — с уважением подумал Олави и почему-то вспомнил набитый снедью мешок и смущенный жаркий шепот Эльвиры, которую он оставил три часа назад. Насколько? На несколько дней, на несколько лет, навсегда?

Так они шли за санями до самого рассвета.

Рыжебородый возчик соскакивал с саней и бежал, стараясь согреться. Он шумно бил ладонью о ладонь, из его обросшего волосами рта шел густой белый пар.

Ночью они прошли одну деревню. Они молчали, и скрип полозьев был их походным маршем.

Утром, часам к девяти, они вошли в большую деревню. Здесь была почта. Не доезжая почты, они остановились около харчевни. Эта же харчевня была постоялым двором. Жена хозяина, дородная женщина, стояла за прилавком и горячо спорила с молодой девушкой, должно быть дочерью.

— Эй, дочка! — обратился к девушке рыжебородый возчик. — Хватит у вас припасов накормить трех лесорубов?

Девушка, на полуслове прервав разговор, обиженно и хвастливо сказала:

— Еды здесь будет для двух тысяч таких бродячих отцов, как вы, — и снова повернулась к матери, продолжая скороговоркой прерванную речь.

— Тогда дай нам кофе!

Рыжебородый распрягал лошадь на отдых.

Перед тем как устроиться на лавке, чтобы вздремнуть, Лундстрем вспоминает, что в селении есть почта, и если есть почта, значит можно достать последнюю газету и узнать, что делается на божьем свете.