Мы живые

Вы жертвою пали в борьбе роковойЛюбви беззаветной к народу.Вы отдали все, что могли, за него.За жизнь его, честь и свободу.

Музыка, звучавшая с величественной безнадежностью, вскоре переросла в исступленный крик, не выражающий ни радости, ни горя, а затем сорвалась на безжалостную нежность, с какой, без лишних слез, отдают последние почести славному воину. В мелодии сквозила улыбка скорби.

Скрипел под сапогами снег, гремели трубы; медные тарелки отбивали шаги; серые ряды накатывались друг на друга и алые знамена реяли в величественном ритме песни, звучащей в торжественном прощании.

Настанет пора, и проснется народ,Великий, могучий, свободный!Прощайте же, братья, вы честно прошлиСвой доблестный путь благородный.

Где-то в глубине, очень далеко от головы процессии, за колоннами солдат, студентов и рабочих, в шеренге безымянных отставших одиноко брела девушка, которая, не моргая, пристально вглядывалась вперед. Ее руки безвольно висели; плотные шерстяные варежки не защищали от холода ее уже обмороженные запястья. Лицо ее ничего не выражало; но в глазах застыло изумление.

Шествующие рядом с девушкой не обращали на нее никакого внимания. Однако в самом начале демонстрации Товарищ Соня, возглавлявшая группу работниц женотдела, пробегая мимо, спеша занять свое место в голове процессии, где она должна была нести знамя, внезапно остановилась и гаркнула:

– Ба! Товарищ Аргунова, ты здесь? А вот тебе-то как раз приходить и не следовало бы.

Кира Аргунова ничего не ответила.

Какие-то женщины в красных косынках прошли мимо нее. Одна из них, указывая пальцем на Киру, что-то язвительно прошептала своим подружкам, кто-то из них хихикнул.

Кира медленно шла, глядя вперед. Окружавшие ее пели «Вы жертвою пали». Кира молчала.

На одном из знамен было написано:

ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!

Веснушчатая женщина в мужской фуражке, из-под которой торчали пряди рыжих волос, тихо сказала своей соседке:

– Машка, ты получала на этой неделе гречку в кооперативе?

– Нет. А что, давали?

– Да. Два фунта на карточку. Лучше получи, пока она не кончилась.

Проплыло знамя, на котором был начертан лозунг:

ВПЕРЕД К СОЦИАЛИСТИЧЕСКОМУ БУДУЩЕМУ ПОД РУКОВОДСТВОМ ЛЕНИНСКОЙ ПАРТИИ!

– Вот черт! – прошипела какая-то женщина сквозь почерневшие остатки зубов. – Ну и выбирают они деньки для своих парадов – холод собачий!

Вы жертвою па-а-а-лиВ борьбе роковойЛюбви безза-а-ветной к наро-о-оду…

– …два часа простояла вчера в очереди, а самый хороший лук…

– Дунька, не прозевай, когда будут давать подсолнечное масло в кооперативе…

– Если в них никто не стреляет, так они сами пускают себе пулю в лоб – просто чтобы мы здесь помаршировали…

Вы о-отдали все, что мо-о-огли, за него…

Появился еще один стяг:

КРЕПИТЕ УЗЫ КЛАССОВОЙ СОЛИДАРНОСТИ ПОД ЗНАМЕНЕМ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ!

– Вот черт! Я оставила суп на примусе. Растечется по всей комнате.

– Товарищ, перестаньте чесаться.

За жи-и-изнь его, че-е-есть и сво-о-ободу…

– Товарищ, перестаньте щелкать семечки. Это неприлично.

– Делается это так, Прасковья: чистишь лук и добавляешь щепотку любой муки, какой сможешь достать, после чего вливаешь немного льняного масла и…

– А этим-то с какой стати стреляться?

Пронесли еще одно знамя:

КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ ИДЕТ НА ЛЮБЫЕ ЖЕРТВЫ В БОРЬБЕ ЗА СВОБОДУ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

– Там у черного хода есть небольшая кладовая, а в ней немного соломы, и никто нас не услышит.

– А как же мой муж?

– Этот олух никогда не поумнеет.

– Перед тем как готовить, замочи просо на пару часов…

– Господи, уже седьмой месяц! Не могу же я выглядеть как спичка. А еще приходится торчать здесь… это мой пятый…

Наста-а-а-нет пора, и просне-е-ется народ,Великий, могучий, свобо-о-о-дный!..

– Вот черт! Газета прямо-таки прилипла к пятке. Вы когда-нибудь пробовали класть под носки газетную бумагу, чтобы ноги не мерзли?

– От этого они так неприятно пахнут.

– Прикрывайте же рот рукой, когда зеваете, товарищ.

– Будь прокляты эти демонстрации! Кем он все-таки был, этот покойник?

Вы о-о-отдали все, что-о-о могли, за него…