Мы живые

Кира присела, рассматривая набросок Ирины. Ирина училась рисованию и посвящала много времени благоговейному исследованию древних шедевров в музеях; но ее быстрая рука и злонамеренный глаз создавали нахальные изображения, подходящие для газет. Она рисовала карикатуры, когда бы ей ни предложили и во все остальное время. Рисовальная доска лежала на ее коленях. Время от времени она откидывала голову и волосы назад, чтобы быстро взглянуть сквозь дым на Асю: она рисовала набросок со своей маленькой сестры. На бумаге Ася была превращена в домового с огромными усами и животом, колдующего на спине улитки.

Василий Иванович вернулся домой с рынка. Он довольно улыбался. Простояв на рынке весь день, он продал люстру из гостиной. Ему за нее хорошо заплатили. Его улыбка стала шире, когда он увидел Киру, и он приветливо кивнул ей. Мария Петровна поставила перед ним миску с горячим супом. Она спросила робко:

– Не хочешь ли немного супа, Кира?

– Нет, спасибо, тетя Маруся. Я только что пообедала.

Она знала, что у Марии Петровны осталась только одна порция супа, припасенная для Василия Ивановича, и она видела, что Мария Петровна вздохнула с облегчением.

Василий Иванович ел, разговаривая с Кирой так, словно она была его персональной гостьей; так он разговаривал лишь с немногими из их гостей, поэтому Мария Петровна и Ирина тревожно наблюдали за улыбкой, столь редкой на его лице.

Он усмехнулся:

– Взгляни-ка на Иринины рисунки. Малюет весь день напролет. Неплохо, а, Кира? Это я про рисунки. Как Виктор в институте? Не последний, надеюсь… Ну ладно, и в нас еще кое-что осталось. Да, в нас еще кое-что осталось.

Он внезапно наклонился вперед над супом, его глаза сверкнули, голос понизился:

– Ты читала вечерние газеты, Кира?

– Да, дядя Василий. Вас что-то заинтересовало?

– Новости из-за границы. Конечно, в этой заметке не сказали многого. Они бы ни за что не пропустили. Но ты-то умеешь читать между строк. Лишь взгляни в нее и запомни мои слова. Европа зашевелилась. Ждать осталось недолго… и скоро…

Мария Петровна нервно закашляла. Она привыкла к этому; в течение пяти лет она слушала то, что Василий Иванович вычитывал между строк – о грядущем освобождении, которое так и не приходило. Она вздохнула, даже не пытаясь спорить. Василий Иванович довольно усмехнулся:

– И когда это произойдет, я готов начать опять с того момента, когда пришли они. Это будет нетрудно. Конечно, они закрыли мой магазин и растащили всю обстановку, но… – Он наклонился ближе к Кире, шепча: – Я знаю, куда они унесли ее. Я знаю, где все это сейчас.

– Вы знаете, дядя Василий?

– Я отыскал манекены в государственном обувном магазине на Большом проспекте, а кресла – в фабричной столовой на Выборгской стороне; а люстра – люстра в новом Табачном тресте. Я не зря терял время. Я готов. Как только времена изменятся – я буду знать, где все это найти, и я снова открою свой магазин.

– Это чудесно, дядя Василий. Я рада, что они не разломали вашу мебель или не сожгли ее.

– Да, на мое счастье, они не сделали этого. Она все еще почти как новая. Я видел трещину на одном из манекенов – это позор, но это можно исправить. А… о, это самая забавная вещь, – он лукаво захохотал, как будто ему удалось перехитрить своих врагов, – вывески, Кира, ты помнишь мои вывески – позолоченное стекло с черными буквами? Так вот, я даже их нашел. Они висят над кооперативом около Александровского рынка. На одной стороне читаем: «Государственный кооператив», но с другой, с другой стороны все еще видно: «Василий Дунаев. Меха».

Он уловил выражение глаз Марии Петровны и нахмурился.

– Маруся уже больше ни во что не верит. Она не думает, что мы все это получим обратно. Она так легко потеряла веру. Как насчет этого, Кира? Ты думаешь всю свою жизнь прожить под красным сапогом?

– Нет, – сказала Кира, – это не может длиться вечно.

– Конечно, не может. Определенно не может. Вот и я говорю – не может. – Он неожиданно поднялся. – Иди сюда, Кира, я тебе кое-что покажу!

– Василий, – вздохнула Мария Петровна, – разве ты не доешь суп?

– При чем тут суп? Я не голоден. Идем в мой кабинет, Кира.

В кабинете Василия Ивановича совсем не осталось мебели, кроме стола и одного стула. Он отпер ящик стола и вытащил узелок из старого пожелтевшего носового платка. Он развязал тугой узел и, гордо и счастливо улыбаясь, распрямив сгорбленные плечи, показал Кире аккуратно перевязанные пачки крупных купюр царских времен.

Это были большие пачки, в них содержалось многотысячное состояние.

Кира задохнулась:

– Но, дядя Василий, они… они ничего не стоят. Их запрещено использовать и даже хранить. Это… опасно.

Он рассмеялся:

– Конечно, они ничего не стоят – сейчас. Но подожди немного и увидишь. Настанет день, когда положение дел изменится. Ты увидишь, как много вот здесь, в моем кулаке.

– Но, дядя Василий, где вы достали их?