Мысли

Счастье, если с самого детства кто-то любил нас и связал свою судьбу с нами.

Именно это позволяет мне сейчас начинаться задолго до своего рождения и заканчиваться, верю, дальше, чем моя жизнь, много дальше – никогда не заканчиваться.

Я начинаюсь в 1925 в Ленинграде, в Киеве – я радуюсь рассвету на Лифляндской улице и радуюсь тому же рассвету на Крещатике. Я живу в блокаду, в самые черные дни моего города, остаюсь с ним вместе ждать свое будущее, и я попадаю в Сибирь в Тюменскую область – я учу детей, чужих, а потом и своих, трех, и учусь, и сею хлеб. Я был ранен под Сталинградом, и я брал Варшаву и Берлин. Я сидел в нижнетагильской тюрьме и растил один детей, выходя раньше зари на покос, где кишели змеи, и смотрел на гладь заводоуспенского пруда. Я возвращаюсь туда, где Ганнибал и Пушкин, и Набоков, и Станционный Смотритель, и сказка – чудесная, но непонятная мне. Я радуюсь рождению в 1982-ом внука сына брата, и радуюсь в 2010-ом рождению такого долгожданного правнука, внука, сына. Я жил в Ленинграде и в Петербурге, и я живу здесь, сейчас в 2011-ом, и ничто не прервалось, нет – ничто не прервалось, и я буду жить и дальше, и в 2100 году хочу видеть все это, помнить все это, помнить и смотреть – на сотни лет вперед.

Если одна судьба, одна душа на любящих людей, если их души неразделимы, то и жизнь у всех нас одна. Она продолжается, она всегда продолжается, она бесконечна, она – волны, непрерывно, еще и еще накатывающие на этот пустынный берег бытия. Она – огонь, который, может быть, сейчас и задрожал на холодном ветру, но он не погаснет, никогда не погаснет. Мы лишь поддержка для него, мы лишь временно становимся его плотью. Глупо считать эту жизнь только своей, глупо бояться того, что она станет еще чьей-то, глупо бояться передать ее – это человеческое тепло, эту любовь – другим людям, ибо мы – ничто, кроме как это тепло и огонь. Мы – это пламя. Оно и есть жизнь.

Сезон

Кажется, эта зима уже устала.

И я устал.

Но она все еще на сцене, все еще играет свою роль,

И я играю свою -

Зритель в зале,

И никак не покинуть раньше времени свое место.

Но все же, уже скоро зажгут яркий свет, словно занавес разверзнутся облака бесконечной голубой бездной.

И захлопают от радости, опережая всех, крылья взметнувшихся в высоту птиц.

И зима улыбнется из последних сил, и откланяется, и уйдет прочь.

И этот зал после нее еще долго будет пустовать,

Бесхозный, заброшенный -

Пустота голубого неба,

Клочья никому уже не нужного снега – тающего,

Грязь и месиво человеческих следов.

Но потом начнется новый спектакль,

Новый,

И я опять буду в зале,

И опять буду смотреть и верить всему, что происходит.

Бесчисленные гастролеры и декорации невиданных представлений из далеких стран с тропическим теплом, ночными прогулками

И шумными южными набережными заполнят этот город, его площади.

Он весь – театр, прямо на улицах – представления и иностранная речь.

И вслушиваешься в нее, ничего не понимая,

Но наслаждаясь этой диковинной для нас сказкой.

Они приедут, и что-то новое, яркое, легкое наполнит наши души, и ночи станут светлее дней.

А потом все закончится. Они соберутся и уедут – резко, разом,

Забрав все с собой, оставив нам лишь пустоту заброшенных набережных,

Мусор и обрывки афиш, и наши собственные мысли, обрекающие нас на бесконечный поиск этих незабываемых ощущений в бесполезном переплетении никуда не ведущих улиц, в череде дней нашей обыденной жизни.

Но тебе будет казаться, что уже невозможно жить по-прежнему.

И ты будешь ждать следующего спектакля,

Следующего.

Настоящее искусство

В твоей жизни,

Настоящее.

Замешательство

Мое сознание в замешательстве,

Оно бродит в полутьме

По длинным запутанным коридорам моей души,

Точно не осознавая, зачем,

Что-то или кого-то ища,

Но не понимая, что или кого.

Ничего не зная, без какой-то системы

Ходит из стороны в сторону,

Ждет,

Топчется у прикрытых дверей и прислушивается к тишине за ними, не решаясь открыть ни одну из них.