Мысли

Посему, скажем, Клубу «Поэзия» в своей культурно-общественной деятельности делать ставку на такие мероприятия как фестиваль в Клубе «Дукат», далее бессмысленно. Надо привыкать читать в узком кругу сугубых любителей этого дела (что, собственно, было и раньше по внешней необходимости, но невидимый и ощущаемый наружный прибой недопущенных страждущих читателей и слушателей создавал впечатление событийности и порождал иллюзии; теперь же это будет происходить без всякой добавочной стоимости, а есть как есть, по законам естественного течения вещей в культуре). То же самое будет и с так страстно чаемыми изданиями. Если буквально полтора года назад книга Жданова, скажем, была событием даже для далеких от него литераторов, то теперь она прошла бы замеченной только узким кругом любителей поэзии.

Очевидно, что процессы, происходящие в изобразительном искусстве, имеют ту же направленность. С выставок снимается синкретизм события, и они будут, вернее, пока еще желают быть в будущем подчиненными законам рынка.

Хочу заметить, что я описываю все перемены, предполагая неуклонное развитие нынешнего процесса, то есть, понимая все происходящее ныне как временные образования, поскольку этот процесс, на мой взгляд, может быть описан только динамической моделью, правда, с возможной переменой вектора.

Поэтому такие странные порождения типа Клуба «Поэзия» с его 180 членами представляются мутационными образованиями. В сфере культуры возможна только одна, как мне представляется, действующая структура — плюрализм. Поэтому если прилагать какие-то осознанные усилия, то в направлении плюрализма, а не создания огромных альтернативных образований. Поначалу хорошо бы иметь многочисленные клубы и объединения, существование которых может впоследствии регулироваться, например, институтом свободных кооперативных издательств или журналов. В изобразительном искусстве выход видится в раздроблении единого канала средств, диктующего единую художественно-стилистическую политику. Возможно этому будет способствовать и начинающаяся индивидуальная трудовая деятельность, которая даст возможность накопления достаточных средств в частных руках и возродит славный институт меценатства.

Встает вопрос, конечно, об участии в этом процессе. Основная, естественно, предпосылка, дающая возможность включиться в этот процесс, — это некая внутренняя уверенность в возможности результата. Пока, конечно, это есть дело чисто личной исторической интуиции и риска. Но при условии, что процесс идет и необратим, неучастие в нем, бывшее раньше заслугой, крестом и неотъемлемой частью поэтики, сейчас становится просто делом личного выбора, личного предпочтения. Точно так же предпочтение квартиры залу перестает быть культурно-нравственным поступком, но лишь частным.

И последнее: если, как я поминал выше, жесткая маркировка мест и бинарность культуры позволяли раньше (по выражению Бёме, что ангел среди ада летит в своем облачке рая), позволяли влетать на чужие территории и уходить незапачкавшимися, то теперь при размытых границах происходит простая идентификация с местом представления, как это случилось с акциями в Манеже, с появлением героев андеграунда на телевизионном экране и т. п., то есть нужны незапятнанные места, которым нужно создавать свой имидж. Поэтому я надеюсь, что данный зал, несмотря на всю его неказистость, и станет одним из подобных мест.

Мы, лично, рождены, чтоб сказку сделать вразумительно миновавшейся былью

1992

Выставка, завершившаяся в воскресенье, 28 июня и абонировавшая почти месяц 3-й этаж Музея Ленина в Москве, была весьма значительным и даже поворотным событием, пусть и на узком специальном пространстве современной культуры[51].

Действительно, снаружи музея сосредоточиваются и рассредоточиваются (причем ежедневно) толпы захлебывающихся решительностью мужиков и страстных ехидных баб, толпы несоизмеримо большие, чем скромное столпотворение внутри музея весьма специфической публики в дни вернисажа и закрытия выставки. Однако же внешние люди, атакуя проходящих призывами присоединиться к ним с целью противостояния вселенскому злу, не заметили, что рядом с ними, прямо у их ног, в цитадели их святости произошло нечто непоправимое — благодаря упомянутой выставке соц-арта музей впервые предстал как музей, а не, увы, храм-святилище. (Здесь не случай и не время вдаваться в весьма актуальные теперь рассуждения по поводу узурпации — в достаточно все-таки метафорическом смысле — культурой и музеями функции религии и храмов, и, соответственно, соблазнительных спекуляций по поводу одной как бы религии, мимикрировавшей под другую и выевшей ее изнутри, захватив коварно-обманным путем ее священные лозунги, реликвии и места и т. д. и т. п.)