Господин де Роаннез, зайдя к нему утром и увидев, что он здоров, спросил, что же его вылечило. Он ответил, что это циклоида, которую он искал и нашел. Господин де Роаннез, удивленный и таким действием, и самим предметом, ибо он знал его сложность, спросил, что он собирается с этим делать. Мой дядя ответил, что это послужило ему лекарством, а больше ему ничего и не нужно. Господин де Роаннез возразил, что тому есть много лучшее употребление, что ввиду его замысла сражаться с атеистами надо им показать, что он разбирается лучше их всех в том, что касается геометрии и подлежит доказательствам, и что он потому и покоряется вере, что знает, где кончаются доказательства; и потому он посоветовал назначить 60 пистолей и бросить вызов всем известным ему сведущим математикам, предложив эту награду тому, кто найдет решение задачи. Господин Паскаль с ним согласился и передал 60 пистолей господину де Каркави, названному одним из тех судей, кто будет оценивать работы, присланные со всей Европы, и определил срок в полтора года. За это время работы пришли отовсюду; они все были рассмотрены, и поскольку за полтора года никто решения не нашел, господин Паскаль забрал эти 60 пистолей и употребил их на то, чтобы напечатать свой труд и награвировать доски для фигур; все это очень его утомило, потому что над этим трудом он работал так же, как над другими. Он держал его в голове и записывал лишь тогда, когда надо было нести к печатнику, иногда по две работы сразу, так что иной раз ему приходилось делать две работы одновременно и потому мешать в уме идеи для обеих.

Когда его труд был напечатан, он взял только сто двадцать экземпляров и послал тем сведущим математикам, которым он бросил вызов, единственно чтобы исполнить свой замысел. Он послал его также своим личным друзьям. Ни одного экземпляра он не дал в продажу, вовсе не имея намерения стяжать себе славу этим сочинением; у него осталось два или три десятка, которые мы нашли после его смерти и которые мой отец отдал одному своему приятелю-книгопродавцу, чтобы тот делал с ними в своей лавке что пожелает.

О науке он говорил мало; но когда представлялся случай, он высказывал свое мнение о предмете разговора; к примеру, он нередко высказывал свои мысли о философии Декарта. Он был согласен с ним насчет автомата[6]

и совсем не был согласен с тонкой материей, над которой очень смеялся. Но его объяснение того, как были созданы все вещи, он отвергал и часто говорил: «Я не могу простить Декарту: он хотел бы во всей своей философии обойтись без Бога, но не мог обойтись без того, чтобы Бог дал пинка Вселенной и тем запустил ее ход; после чего Бог был ему больше не нужен».

Месяца за два до его кончины случилось так, что у него собралось несколько человек, чтобы обсудить тогдашнее состояние дел в Церкви; представив им сложности некоторых пунктов, он убедился, что эти особы собирались действовать не столь прямо, как ему бы хотелось, и готовы были отступать в том, что казалось ему важным для истины. Это так его поразило, что он упал в обморок и потерял сознание и дар речи. Он пребывал в таком состоянии довольно долго, и когда его с большим трудом привели в чувство и моя мать, при сем присутствовавшая, спросила его, что было тому причиной, он сказал: «Когда я увидел, как эти люди, которых я считал столпами истины, колеблются и поступаются своим долгом по отношению к истине, – это меня потрясло, я не мог этого снести и поддался охватившей меня скорби».

После смерти господина Паскаля тело его вскрыли и обнаружили, что желудок и печень его сморщены, а кишки в гангрене, но никто не мог сказать с определенностью, было ли это причиной мучительных колик или их следствием. Но самое удивительное было то, что при вскрытии головы оказалось: у черепа не было швов, кроме лямбдовидного, что, очевидно, было причиной ужасных головных болей, которыми он страдал всю жизнь. Правда, когда-то у него был шов, называемый лобным; но он долго не зарастал в младенчестве, как это часто бывает в таком возрасте, и потому на нем образовалась мозоль, совершенно его покрывшая и такая большая, что ее легко можно было нащупать пальцем. Что до венечного шва, то его и признака не было. Врачи отметили необычайную величину мозга, вещество которого было столь твердым и плотным, что они увидели в этом причину, по которой, коль скоро лобный шов не мог зарасти, то природа восполнила это с помощью мозоли. Но что было самое удивительное и чему прежде всего врачи приписывали его смерть и последние обстоятельства, ее сопровождавшие, – это то, что внутри на черепе, против мозговых желудочков, были две вмятины, словно выдавленные пальцем на воске; они были полны свернувшейся, запекшейся крови, от которой по мозговой оболочке уже пошла гангрена.

Мысли

От переводчика

Паскаль писал свои заметки на больших листах бумаги и отделял одну от другой жирной чертой.