Мысли

Одна лишь христианская религия может исцелить оба эти порока, не изгоняя один другим с помощью мудрости земной, но изгоняя их оба с помощью простоты евангельской. Ибо она учит праведников, что может возносить людей до сопричастности Божескому естеству, что и в этом возвышенном состоянии они носят в себе источник всякой испорченности, который делает их на всю жизнь подвластными заблуждениям, невзгодам, смерти, греху; и она кричит последним нечестивцам, что они способны принять благодать Искупителя. И заставляя трепетать тех, кого она оправдывает, и утешая тех, кого осуждает, она такой точной мерой уравновешивает страх надеждой, возвещая о присущей всем двойной способности – и к благодати, и к греху, – что умаляет человека несравненно сильнее, чем то может сделать разум, но при этом не вгоняет в отчаяние, и возвеличивает его несравненно сильнее, чем природная гордыня, но не дает надуваться от спеси. Она ясно показывает этим, что она одна свободна от заблуждений и пороков, и потому ей одной до́лжно наставлять и исправлять людей.

Кто же может отринуть веру в небесную премудрость и поклонение ей? Разве не ясней, чем день, что мы ощущаем в себе нестираемые следы нашего величия, и разве не столь же очевидно, что мы всякий час испытываем на себе действие нашего плачевного удела?

О чем же этот хаос и это чудовищное смятение кричат нам так громко, что противиться им невозможно, как не о том, что природа наша поистине двойственна?

209 (599). Разница между И. X. и Магометом.

Магомет не предсказан, И. X. предсказан.

Магомет убивал, И. X. давал убивать своих.

Магомет запрещал читать, апостолы приказывали читать.

Все это столь разнится, что если Магомет избрал путь земного торжества, то И. X. избрал путь земной гибели; так что не следует говорить, что поскольку Магомет добился земного торжества, И. X. вполне мог его добиться; лучше сказать, что поскольку Магомет добился земного торжества, И. X. должен был погибнуть.

210 (451). Все люди по природе своей ненавидят друг друга. Они как могли использовали свои страсти, чтобы заставить их служить общественному благу. Но это только притворство и подделка под милосердие, в глубине нет ничего, кроме ненависти.

211 (453). На страстях людских основаны и из них извлечены замечательные законы для государства, морали и правосудия.

Но в глубине эта мерзкая суть человеческая, это figmentum malum[54]

только прикрыто. Оно никуда не делось.

212 (528). И. X. – тот Бог, к которому приближаются без гордыни и перед кем уничижаются без отчаяния.

213 (551). Dignior plagis quam osculis non timeo quia amo[55].

214 (491). Свидетельством истинной религии должно быть требование любви к своему Богу. Это вполне справедливо, а между тем ни одна этого не повелевает; наша это сделала.

Она также должна постичь похоть и бессилие человеческие; наша это сделала.

Она должна указать и лекарства, одно из них – молитва. Ни одна другая религия не просит у Бога любви к Нему и послушания Ему.

215 (433). При взгляде на природу человеческую становится ясно, что религия истинна в том случае, если познала нашу природу. Она должна постичь наше величие и наше ничтожество и причины того и другого. Какая религия это постигла, кроме христианской?

216 (493). Истинная религия указывает нам наш долг, наши слабости, гордыню и похоть, и лекарства – смирение, умерщвление плоти.

217 (650). Есть иносказания ясные и убедительные, но бывают и другие, которые кажутся притянутыми за уши; они могут что-то доказать только тем, кто уже и так убежден. Такие иносказания похожи на апокалиптические.

Разница в том, что у них нет столь неоспоримых; так что нет ничего более несправедливого, чем утверждать, как они, что их доказательства имеют под собой не меньше оснований, чем некоторые из наших. Ведь у них нет столь убедительных, как иные из наших.

Игра неравная. Нельзя равнять и смешивать такие вещи, потому что хотя они, с одной стороны, и кажутся похожими, они столь различны с другой. Только божественная ясность заставляет благоговеть и перед темнотами.

(Это как раз те, кто изъясняется между собой на некоем темном языке; те, кто его не понимает, уловят только нелепицу.)

218 (598). Я хочу, чтобы о Магомете судили не по тому, что есть темного в его словах и чему можно приписать некий таинственный смысл, а по тому, что у него ясно, – его рай и прочее. Вот где он смешон. Принимать его темноты за таинственность неверно, потому что ясность его смешна. Не так с Писанием. Пусть там есть места столь же странные и непонятные, как у Магомета, но зато там есть и поразительная ясность, и прямые, исполнившиеся пророчества. Игра тут неравная. Не следует равнять и путать между собой вещи, схожие лишь темнотой, но не ясностью, из-за которой можно благоговеть и перед темнотами.