Мытарства

Ничего она не отвтила, только затряслась еще шибче да сквозь всхлипыванья, какъ малый ребенокъ, лепечетъ: «Мамочка, мамочка, ахъ, мамочка». — Лежу я, руки подъ голову подложилъ, поглядываю… жду, что будетъ… И вдругъ, понимаете, мн захотлось ее еще больше унизить — «Будетъ теб, говорю, чего ты ревешь-то? Не первый чай разъ?.. Давай-ка выпьемъ! — Посмотрла она на меня… А рожа у меня въ т поры нахальная была: румяная, гладкая… Посмотрла да и говоритъ: — А мн сказывали, что вы добрый!.. — „А чтожъ, злой, что-ли»? — Не честный… за что вы меня обидли? — А ты зачмъ шла, дура? Вотъ позову сюда кого надо, да желтый билетъ и дамъ.

Посмотрла она на меня, помолчала да и говоритъ — ни дать, ни взять, какъ тотъ человкъ на бульвар, которому я трешницу далъ: — «Подлецъ ты! Рыжая твоя морда безстыжая»!.. — А, такъ ты вотъ какъ, говорю, хорошо же! Вотъ я сейчасъ позвоню. Скажу лакею, чтобы призвалъ кого надо.

Взялъ да и позвонилъ. Она какъ заплачетъ! Такъ и упала на подушки… Вошелъ лакей. — «Принеси говорю, водки».

Ушелъ онъ. Подняла она голову, глядитъ на меня. — Зачмъ вы, говоритъ, за водкой послали?..

— А теб какое дло?

—  акъ я.

— Молчать! — говорю. Заставлю тебя пить и будешь пить!. А ты, небось, струсила… Думала насчетъ билета.

— Ничего я, отвчаетъ, не струсила, а совстно мн, что съ такимъ человкомъ сошлась.

— Съ какимъ это человкомъ?

— Съ нехорошимъ… У меня мамочка есть… Господи, кабы узнала!..

— Дура, говорю, мы вмст теперь жить станемъ… Я человкъ умный, со мной не пропадешь. Чмъ занимаешься?

— Портниха.

— У хозяйки живешь?

— Да.

— Сколько получаешь?

— Пять.

— А сейчасъ при теб деньги есть?

— Есть.

— Сколько?

— Полтора рубля.

— Давай!

— Зачмъ?

— Давай!… надо… Жалко?

— Это у меня на платокъ.

— Давай!… Надо же за номеръ отдать… Не стану я одинъ платить… За всякую шкуру да плати… Я деньги-то трудомъ добываю, не такъ, какъ ты… затылкомъ наволочки стираешь…

Заплакала она опять. Кошелекъ, однако, достала, вынула изъ него деньги…

— «На, говоритъ, только отпусти меня, Христа ради»!

Онъ замолчалъ и потупился. Лицо его какъ-то потемнло. Онъ сжалъ кулакъ и стукнулъ имъ по койк такъ, что задрожали доски.

— Давно все это было, — заговорилъ онъ, — но какъ вспомню — гадко мн станетъ, точно кто-то по голому тлу щеткой проведетъ… б-ррры!… Ну, ладно… Просится она… Что-жъ, спрашиваю, противенъ я теб?

Молчитъ. Я опять: «противенъ»? Молчитъ. Тутъ лакей вошелъ, принесъ водку. Всталъ я, одлся… налилъ рюмки.

— «Пей! — говорю.

— Не могу!

— Пей, шкура, убью!

— Оставьте меня, говоритъ, Христа ради! Я бдная… за что обижаете? Господи, Господи! Ахъ я, дура, несчастная!..

— Пей, сволочь, а то на голову вылью! Плачетъ она.

Христа ради проситъ, чтобы отпустилъ ее. Взялъ я рюмку и, понимаете, какъ плесну ей въ лицо водкой.

— Врешь — не пьешь, махонькую пропустишь!

Закрыла она лицо руками. Стою я, гляжу на нее и вдругъ, понимаете, захотлось мн по другому надъ ней помытариться. Думаю: что будетъ?.. Опустился я передъ ней на колни:

— Груня, прости… не по злоб я… прости!

Ноги у ней съ пьяныхъ-то глазъ цлую. Сла она… глядитъ на меня, какъ безумная… Глядла, глядла, потомъ, знаете, положила руку свою ко мн на голову, гладитъ, какъ ребенка, а сама говоритъ:

— Что вы? что вы? Мн стыдно!

А я, вотъ истинный Господь, не вру, какъ заплачу вдругъ… понимаете, словно оборвалось у меня что-то въ груди… А она гладитъ меня по голов и плачетъ тоже… слова ласковыя говоритъ… это за то, что я опозорилъ ее… Двочка святая!.

Онъ опять замолчалъ и, торопясь, трясущимися руками свернулъ папироску и, закуривъ, продолжалъ:

— Ну, и того… полюбилъ я ее съ той поры… Но только полюбилъ себ на муку, а ужъ про нее и говорить нечего… Привязалась она ко мн, какъ собака… вся мн отдалась и душой, и тломъ… Стали мы съ ней жить вмст на одной квартир… Машинку я ей купилъ швейную… Работать она стала… Прожили мы съ ней такъ ладно около года, потомъ все пошло подъ гору, къ чорту. Началось съ того, что сталъ я ее ревновать… Глупо, дико ревновать… мучить сталъ… ругать сталъ… бить… Напьюсь пьяный и ну придираться… Кусать ее начну… по щекамъ бить… плеваться… а она молчитъ! Это молчаніе-то ея еще больше меня бсило. Точно каменная… Смотритъ только, какъ пришибленная… Скажетъ иногда, впрочемъ: «помру я скоро… избавлю тебя».

Онъ провелъ рукой по лицу и, переведя духъ, началъ опять говорить.

— Да, скоро это случилось: пить я сталъ сильно… развратничать… самъ подлости длаю, а ей запрещаю изъ дому лишній разъ выйти… Денегъ не стало хватать мн… воровать началъ… Разъ цапнулъ сотню цлую и попался: увидали… Хозяинъ все не врилъ… Да пришлось поврить. — «Подлецъ ты, говоритъ, а я думалъ — честный. Хитрая ты, бестія»… Ну, понятное дло, прогналъ меня съ позоромъ въ шею изъ магазина. «Надо бы, говоритъ, тебя подъ судъ, да ужъ чортъ съ тобой, не хочу связываться!»

…Сталъ я мста другого искать… Нтъ мста!… Ей не сказываю… Злость на меня напала: и всю эту злость свою я на нее выливалъ, какъ помои на паршивую собаку…