Н. Г. Чернышевский. Книга первая

Тем временем настроение поднималось, по крайней мере, в некоторой части русского "общества". Волновалась учащаяся молодежь, возникали тайные революционные организации, печатавшие свои воззвания и программы и ждавшие близкого восстания крестьянства. Мы уже знаем, что Чернышевский вполне признавал возможность наступления "серьезного времени" в России, и мы еще увидим, как сильно подъем общественного настроения отразился на его публицистической деятельности. Но имел ли он какие-нибудь отношения к тайным обществам? На этот вопрос пока еще нельзя отвечать с уверенностью, да и кто знает, будут ли у нас когда-нибудь данные для его решения? По мнению г. М. Лемке, прекрасно изучившего дело Н. Г. Чернышевского, "можно предполагать

(курсив его), что этим последним было написано то воззвание "К барским крестьянам", в составлении которого суд признал его виновным". Г. М. Лемке подтверждает свою догадку указанием на язык и на содержание этой прокламации. Мы находим эти указания не лишенными основательности. Но мы спешим повторить вместе с г. Лемке, что "все это более или менее вероятные соображения, и только" [141]

. Довольно основательным кажется нам и то мнение г. Лемке, что известный листок "Великорусс" был, отчасти, делом рук Чернышевского. Г. Лемке подтверждает свое предположение словами г. Стахевича, который прожил вместе с Чернышевским несколько лет в Сибири и который пишет: "Я заметил, что Чернышевский с явственным сочувствием относится к листкам, выходившим в неопределенные сроки под заглавием "Великорусс"; вышло, помнится, три номера. Слушая разговоры Николая Гавриловича, я иногда замечал, что и содержание мыслей, и способ их выражения сильнейшим образом напоминают мне листок "Великорусе", и я про себя решил, что он был или автором, или, по меньшей мере, соавтором этих листков, проповедовавших необходимость конституционных преобразований" [142]

. Мы вполне согласны с г. Стахевичем: своим языком и содержанием "Великорусс" в самом деле очень напоминает публицистические статьи Чернышевского. И если Чернышевский, в самом деле, был его автором, то этим, конечно, и объясняется то обстоятельство, что "Великорусе" был гораздо умнее и тактичнее других подобных ему "листков" того времени.

Одновременно с возбуждением крайней партии в России росло и революционное движение в Польше. Находился ли Чернышевский в каких-нибудь формальных отношениях к польским революционерам, которых немало было тогда в Петербурге? На это опять нет никаких указаний. Не желая пускаться в догадки, мы ограничимся только теми данными для уяснения общих симпатий Чернышевского к польскому делу, какие можно извлечь из его сочинений, но и таких данных не много.

Известно, что славянофилы очень одобрительно относились к борьбе галицийских русинов против поляков. Чернышевский всегда сочувствовал малороссам. Он видел большую ошибку в отрицательном отношении Белинского к возникавшей малорусской литературе. В январской книжке "Современника" за 1861 г. он поместил очень сочувственную статью по поводу появления малорусского органа "Основа". Но к борьбе галицийских русинов против поляков он не мог относиться с безусловным одобрением. Ему не нравилось, во-первых, что русины искали поддержки у венского правительства. Не нравилась ему также и влиятельная роль духовенства в движении галицийских русинов. "О мирских делах, — писал он, — надобно заботиться мирским людям". Наконец, не нравилась Чернышевскому и исключительно национальная постановка того вопроса, в котором Чернышевский видел прежде всего вопрос экономический. В статье "Национальная бестактность" ("Современник", 1861 г., июль), направленной против львовского "Слова", Чернышевский резко напал на излишний национализм этого органа. "Очень может быть, что при точнейшем рассмотрении живых отношений, — писал он, — львовское "Слово" увидело бы в основании дела вопрос, совершенно чуждый племенному вопросу, — вопрос сословный. Очень может быть, что оно увидело бы и на той и на другой стороне и русинов, и поляков — людей разного племени, но одинакового общественного положения. Мы не полагаем, чтобы польский мужик был враждебен облегчению повинностей и вообще быта русинских поселян. Мы не полагаем, чтобы чувства землевладельцев русинского племени по этому делу много отличались от чувств польских землевладельцев. Если мы не ошибаемся, корень галицийского вопроса заключается в сословных, а не в племенных отношениях".