Не знаю, почему именно это нелепое решение пришло ему в голову, но в тот момент я не раздумывал. Дал ногой по двери раз-другой, она с треском отворилась, и тут я опять увидел, как в реальность на миг всунулся кусочек déjà vu – разбитый вдребезги дверной косяк и крошечный коридорчик, в котором было серо от осыпающейся штукатурки. Так вот значит, с чего начиналась и чем кончается моя жизнь! Замок вывалился из двери вместе с обломком ключа.
Брат нажал какую-то кнопку и бросился к телефону снимать «охрану». Я занес сумки и прикрыл дверь. Как-то нескладно все выходило. Брат тем временем дозвонился, назвал пароль. Потом лицо его изменилось.
– Что? – сказал он. – Что?
И повесил трубку.
– Наряд уже выехал, – невесело произнес он.
– Надо бы тебе сматываться отсюда, – сказал я. – При чем тут ты? Скажи только фамилию своего приятеля и спускайся по лестнице, пока не поздно.
– Да, – согласился он. – Ты прав. Свешников, Глеб Свешников, запомнил?
– Конечно. Я же знаю его.
– Ну вот и отлично. Пока.
Он стал спускаться по лестнице, но через минуту появился вновь в сопровождении двух ментов с автоматами.
– Документы! – сказали они. – Что у вас в сумках?
– Мои вещи. Книги. Четыре обструганные рябиновые палочки. Шесть камней. Николай Чудотворец. В смысле, бумажный образок. Набор акварели. Старый ноутбук, – перечислил я.
Они осмотрели вещи и квартиру: не выглядит ли она ограбленной. Квартира выглядела нормально, только пыли было многовато.
– Придется вам заплатить штраф за ложный вызов наряда, – сказали двое с автоматами.
– Спасибо, – искренне возблагодарил их я. – Штраф – это гуманно. Не хотелось бы провести у вас остаток такого дня…
– А что за день? – спросили менты.
– Ничего. Просто я с женой разошелся сегодня.
– А, – сказали они. – Тогда все ясно. Смотрите, еще чего-нибудь не учудите, а то точно окажетесь у нас.
– Храни Господь, – сказал я. – Все будет тише тихого.
Когда они ушли, настроение упало. Я выбил на балконе диванные подушки и видел серую пыль, от которой у меня уже начинался кашель. Что пыль города убивает нас всех, было, в конце концов, понятно. Я не понимал, что заставляло нас с женой так настойчиво убивать друг друга. Ведь мы любили друг друга когда-то. Недавно.
Потом я спустился на улицу и в ближайшем ларьке взял выпивки. Стало легче. Позвонил домой, надеясь, что все еще развеется, как кошмарный сон.
– Зачем ты звонишь? – спросила жена. – Ведь мы тысячу раз обо всем переговорили… Я слышал, как где-то в глубине квартиры, дальше ее голоса, истошно орут дети. Мне наплевать, что она говорит, я только знаю, что двое детей остались беззащитными.
От этого – чувство соучастия в тяжком и жестоком преступлении.
Теперь я привык к одиночеству. Я уже не замечаю, как оно уродует меня. Но сегодня случилась странная вещь, которая заставила сердце заболеть с прежней силой. Несколько ночей и утр, которые я провел у своего друга-фотографа, автоответчик молчал. Сегодня, когда я вошел в начале первого ночи, телефон неожиданно зазвонил. Я выслушал автоответчик, настроенный на громкую связь, и очень хороший, нежный женский голос передал в пустоту: «Андрей. Это Люба. Я просто хотела узнать, как у тебя дела. Если сможешь, позвони мне, я сижу дома и работаю». Вот, послание дошло, но не мне. У меня ощущение, что я сижу в куче обрубленных телефонных проводов: нет связи. Ни с кем. Эта Люба несчастна. Андрей ей не позвонит. И мне никто не звонит.
Если душа не востребуется, человек умирает. Видимо, от тоски.
Я никогда не думал, что придется надеяться на Господа и вверять свою судьбу в его руки. И молить его о том, чтоб отыскал тебя и позвал за собой в этой кромешной тьме. Не по автоответчику, а так, как это бывало с раскаявшимися разбойниками. Мистика не входила в мою жизнерадостную жизненную программу. И однако…
Дети позволяют острее чувствовать Бога. Подарки, одежки, кашки, какашки – все это Бог не случайно включил в жизненный план человека, и надо быть благодарным ему за это. В одиночестве я остро завидую многодетным семьям. В одиночестве непросто быть взрослым.
В одиночестве в сто раз труднее и в сто раз важнее терпеть. Чтоб никто вокруг не догадывался, что ты так отчаянно одинок.
А так-то бы – зачем? Видел достаточно, сделал достаточно, покуражился достаточно… Что еще? Не хватит ли? Точка? Эпитафия?
Не-е-т, – говорит жизнь. – Этак каждый могёт. А ты давай,
Я вижу, как многих именно на этом повороте истирает в порошок.