Читаем На четвертые сутки после исчезновения полностью

На четвертые сутки после исчезновения

Манечкин. Вот, значит, вот… Вот, говорю, при каких обстоятельствах знакомимся. (Паршину.) Верно? (Оглядывает жилище.) Ничего живете… нормально… Эта дверь идет… Туда дверь, туда… что, на кухню? А санузел у вас как, совмещенный? (Ждет ответа.) Ну-ну, разделенный?..

Паршин. В квартирах этого типа, по-моему, раздельные.

Манечкин. Да? Интересно. А чем же тогда этот тип отличается от того типа, где я живу?

Паршин. Расположением, я думаю.

Манечкин. Расположением, верно… Подумай, как интересно… Вы извините, если вам кажется, что мы поздно. Но вот только, понимаете, от дел освободились. Геннадий говорит: куда, мол, за полночь, поздно уже. А я ему говорю: жена сейчас в такой позиции, что, наверное, плачет. Верно? Короче, надо утешить, говорю. Чтобы как у людей было. Да. Невзирая на ночь.

Нина Алексеевна молчит.

Мы сначала хотели всем цехом приехать. Но я потом передумал. Лучше будет, подумал, в гуманном как бы смысле, если мы по очереди станем семью навещать. Составим в цеху прямо график и так: сегодня один, завтра еще один, послезавтра еще кто найдется. Вы будете так почаще испытывать как бы нашу моральную поддержку. Вот так. Короче, Нина Алексеевна, одинокой себя чувствовать не будете. Не дадим. (Паршину.) Где конфеты?

Паршин. У меня.

Манечкин. Отдай, чего стоишь?

Паршин протягивает Нине коробку конфет — она не берет.

Дай сюда. (Отбирает у Паршина коробку, засовывает Нине под мышку).

Нина Алексеевна роняет коробку на пол. Паршин поднимает, кладет на стол.

Ничего… не стекло… конфетки не бьются…

Паршин. Нина, если тебе еще что-нибудь надо…

Манечкин. Да, насчет этого по-простому: если надо — мы можем. Конечно, в разумных пределах, но можем. Если надо, конечно.

Нина(тихо). Найдите мне мужа.

Манечкин. Мужа? Мужа мы ищем. Это мы найдем, это вы не беспокойтесь. Живого или, как говорится, мертвого. Пропасть не дадим. Вот вы верьте, Нина Алексеевна: я тоже переживаю. То есть, ночей — видите — не сплю. Или сплю, но понимаю, что сплю и одновременно переживаю, что у меня человек там пропал. Геннадий тоже вот… Верно, Геннадий?

Паршин. Да.

Манечкин. Все страдают. Все ничего понять не могут и поэтому как бы…

Нина. Вы его погубили.

Манечкин. Кого?..

Нина. Он.

Манечкин. Нина Алексеевна, минуточку, вы неправы…

Нина. За что? Почему?

Манечкин. Вы мне позвольте, Нина Алексеевна…

Нина. Разве где-то написано, что один человек может уничтожать другого?

Манечкин. Не может! Уничтожать не может!

Нина

. Он его уничтожал! Всегда!

Манечкин. Нина Алексеевна, мы понимаем, у вас сейчас чувства…

Нина. У него что-то не получалось в последнее время, и вместо того, чтобы помочь, он…

Манечкин. Не получалось — бывает, никто из-за этого не пропадает, Мало чего у меня не получается, у него не получается — мы же не пропадаем? (Паршину). Что, верно?

Нина. Вы вечные, вы не пропадете!

Манечкин. Вот зря вы так: как раз вечные скорее не выдерживают.

Паршин. Нина, прости, но ты зря…

Нина. В последние дни он был сам не свой. Что у вас там стряслось? Что вы с ним сделали?

Паршин. Ничего с ним не делали, зря…

Нина. Зря?

Манечкин. Зря, зря, зря, зря, зря…

Нина. Вы его унижали… Его, ведущего специалиста, как мальчишку, и вы… Ничего у вас не болит?

Паршин. Нина, нелепо, ты вдумайся…

Манечкин. У меня болит, Нина Алексеевна, но не в том смысле, как вы думаете.

Паршин. Пойми, ты нас обвиняешь…

Нина. Тебя обвиняю!