На что способна умница

Домашние мытарства усугублял дефицит продуктов, который ощущался тем острее, чем дольше тянулась война. Не только Ивлин, но и все знакомые ей домохозяйки тратили бесчисленные часы, бегая по лавкам, в которых, согласно отчаянным слухам, изредка появлялись в продаже сливочное масло, или сахар, или мясо, или джем. И даже когда удавалось найти что-либо из перечисленного, цены оказывались заоблачными, и Ивлин оставалось лишь смотреть, как трещит по швам и рвется так оптимистично составленный бюджет, и гадать, что будет легче перенести ее хозяйству — отсутствие хлеба или отсутствие угля. «Ешьте меньше хлеба», — велели рекламные плакаты. «Было бы что есть!» — яростно парировала Ивлин всякий раз, проходя мимо.

Помимо лейтенантского жалованья Тедди они располагали небольшим содержанием, которое выплачивали им родители с обеих сторон, но ввиду неопытности Ивлин, расходов на врача для Тедди, взвинченных цен и неимоверного множества самых неожиданных нужд, возникающих, когда устраиваешься в новом доме, они постоянно были на мели. Тедди не хотелось вновь просить денег у отца: несколько его предприятий были основаны совсем недавно, с началом войны, и, хотя об этом не говорили напрямую, все в семье понимали, что денег для взрослых сыновей в ней стало гораздо меньше, чем даже несколько лет назад.

На протяжении всего их детства и отрочества именно Ивлин бунтовала против мелких несправедливостей и обид, а Тедди со свойственным ему добродушным юмором вновь помогал привести ее мир в привычное состояние. Ивлин ничуть не сомневалась, что до войны он превратил бы их коттедж с протекающей крышей и вечера со сгоревшими ужинами в захватывающее и уморительное приключение. Но теперь бунтовал и возмущался не кто иной, как Тедди, и он же нуждался в ее помощи, чтобы успокоиться и вновь воспрянуть духом. А Ивлин очень быстро убедилась, что ангел домашнего очага — не та роль, для которой она создана.

Всю осень и зиму 1916 года Тедди провел в битвах сразу на нескольких фронтах. Они начались с сильного и затяжного бронхита, продолжились сразу же, почти без передышки, тяжелым гриппом и, наконец, переросли в непрекращающуюся череду желудочных болей и приступов разлития желчи. Все эти хвори раздражали прежде всего тем, что невозможно было угадать, с чем они имеют дело — с чем-то серьезным, а врач велел в таких случаях вызывать его немедленно, хоть и в ущерб их бюджету, или с заурядным недомоганием, с которым они в состоянии справиться самостоятельно. Даже сам Тедди никак не мог разобраться в своих ощущениях.

— Да не мечись ты, ради бога, — раздраженно говорил он Ивлин, сидя в постели.

Экономя уголь, он кутался в свитер и халат, надевал шапочку и шарф, но его лицо все равно было белым и напряженным, зубы выбивали дробь от холода. После возвращения из Франции он постоянно мерз, что при нынешних ценах на уголь грозило катастрофой. Уже не раз Ивлин, видя, как ему худо, не удерживалась и швыряла полный совок угля в камин в спальне, а потом была вынуждена строчить матери письма, умоляя прислать им денег. И деньги всегда присылали, хоть Ивлин и понимала, что ее мать борется с кризисом в своем доме, и ее безмолвная щедрость всякий раз доводила Ивлин до слез. В ту зиму ей казалось, что глаза у нее постоянно на мокром месте.

Даже когда Тедди не болел, ему недоставало прежней беспечной жизнерадостности, и Ивлин считала своим женским долгом восполнять этот недостаток. Хоть он и утверждал, что работа в гарнизоне Каули ему нравится, на него часто находили приступы подавленности, особенно раздражающие тем, что они не имели явных осязаемых причин. Ивлин считала, что он доволен пребыванием дома, но по мере продолжения войны заметила, что сравнительное бездействие раздражает Тедди так же сильно, как ее саму — нескончаемые хлопоты.

— По крайней мере, во Франции ты хоть чем-то занят, — жаловался он.

Ивлин напомнила, как часто он жаловался в письмах на скуку, и тут же пожалела о своих словах.

— Да что ты понимаешь! — воскликнул он, чем разозлил ее и вогнал в ступор: что ответить, Ивлин не представляла. Тедди часами просиживал у керосиновой печки, рисуя жуткие и унылые пейзажи, оставлял в раковине гору немытой посуды и разбрасывал карандаши по всему столу.

— Мог бы по крайней мере помочь, — упрекала Ивлин, и между ними вспыхивала очередная ссора — из-за Сомервиля, его легких, его рисунков, гарнизона базы Каули и из-за того, чья это вообще работа — мыть посуду. К своим рисункам он стал относиться с беспощадной строгостью. Раньше такого за ним не водилось.

Спал он плохо. Часто тревожился о знакомых, которые по-прежнему воевали «там», как он говорил, и требовал отправлять им посылки с сигаретами и сладостями, хоть все это было им не по карману. Приближение весны и вероятность нового наступления предельно обострили его приступы тревожности. Ивлин уже не находила слов, чтобы успокоить его. Ведь наступление наверняка будет. И его товарищи скорее всего примут в нем участие.