На далеких рубежах

Через пятнадцать минут отходит поезд… Прощай, любимый! Когда ты получишь это письмо, я буду уже далеко… Не печалься. Я знаю — ты мужественный и найдешь в себе силы, чтобы преодолеть отчаяние, если, конечно, оно тебя охватит… Прощай. Целую тебя в последний раз.

Нина».

У Телюкова помутилось в глазах. Этот страшный удар чуть не свалил его с ног. Он весь скорчился от пронизывающей боли, механически сунул письмо в карман и выскочил на улицу, чтобы не позорить себя перед сослуживцами непрошеными слезами.

Почти механически добрался он до коттеджа, заперся в комнате, включил свет. Попытался еще раз прочитать письмо — и не смог. Строчки прыгали перед глазами, в ушах звенело.

Он без сил опустился на стул, склонил тяжелую голову на крепко сжатые кулаки. «Эх, Нина, Нина… Какие бессмысленные вещи случаются в жизни… Что же ты наделала, Нина?» — сокрушался он.

Поздно вечером, увидя в квартире свет, к нему постучался Григорий Байрачный.

— Тебе чего? — не очень дружелюбно спросил Телюков, но дверь все же отпер. — Ну, что ты хочешь? Утешать пришел, комсомольский вождь? Но я не нуждаюсь в утешении. Ты думаешь, что я вот так и раскисну, как сухарь в воде? Нет, я еще не такие виды видывал. Меня сам черт не сломит.

Байрачный не на шутку испугался, увидев своего командира в столь странном и подавленном состоянии. Он сразу заподозрил, что это последствия ночного катапультирования.

— Да я… Видите ли… — попятился было назад лейтенант.

— Что? Что «видите ли»? — повысил голос Телюков. Но осекся, увидя лицо своего верного товарища. Перед ним стоял верный друг, а с кем же, как не с другом, поделиться своей печалью?

— Гриша, аллах бы окропил тебя святой водою, — заговорил Телюков доверительно, обняв Байрачного. — Ну и не везет же мне. Понимаешь, Нина… Да ты лучше сам прочитай. — И он протянул письмо. — Только не вслух, про себя читай.

Байрачный быстро пробежал глазами по строчкам письма.

— Да-а… — сочувственно протянул он, соображая, как и чем утешить друга. И вскоре нашелся: — Но вы не думайте, что все потеряно! Мы отыщем ее. Да, да! Напишем во все концы страны — и разыщем! Обязательно разыщем!

— Напишем, говоришь? — невесело усмехнулся Телюков. — Но куда? На деревню дедушке?

— Почему? — горячо возразил Байрачный. — В справочные бюро, в милицию, например. Э-э, не такие еще дела распутываются!

Его предложение после недолгого размышления показалось Телюкову достойным внимания.

— А в самом деле? — загорелся он надеждой.

— Вот я ж и говорю…

— Ты, Гриша, голова!

— А то как же!

Утром Телюков сходил в магазин военторга, где закупил целую пачку конвертов.

Глава десятая

Наступал апрель, но суровая зима все еще бесновалась, мела снегом, то мокрым и разлапистым, то сухим и шершавым, как древесные опилки. По ночам, когда городок засыпал и затихал аэродром, она стоголосой совой завывала в чащобах, ткала сизые туманы, которыми застилала тайгу, горы и все вокруг.

Но это были последние потуги. С каждым днем все выше и выше в небо поднималось солнце. Под его щедрыми лучами, под теплыми южными ветрами темнели, жухли и оседали снега. В ложбинах и оврагах набрякали скрытые под снегом озерца. И вот в середине апреля засверкали, зашумели вешние воды и веселыми ручьями понеслись к морю.

Как-то во время длительного ливня протекла палуба баржи как раз в том месте, где стояла кровать Гришина. Постель намокла. Одеяло и простыни старшина заменил, а матраца лишнего не оказалось. Гришин поднялся на палубу по какому-то делу, и в это время кто-то из солдат заменил ему матрац — себе взял мокрый, а майору подложил сухой.

Оказалось, сделал это радист, тот самый, что летел с ним в вертолете, — рядовой Кошелев. «Товарищ майор, — сказал он, — я моложе вас, ко мне не так легко привяжется ревматизм, как к вам. Кроме того, я отслужу свое — и домой. А вам всю жизнь служить…»

Гришин полюбил солдат какой-то непонятной для него до сих пор любовью. Часто он выступал в роли руководителя политзанятий, заменяя техника Леваду. А когда стало известно, что большинство солдат гарнизона острова готовятся поступать после демобилизации в высшие учебные заведения, Гришин начал проводить с ними занятия по алгебре, геометрии, физике и химии, то есть по тем предметам, в которых сам был силен. Баржа превратилась в своеобразную учебную аудиторию.

Одним словом, майор Гришин уже не чувствовал себя на острове одиноким, забытым. Только иногда, когда с материка прибывал вертолет с продуктами, пресной водой и газетами, он вспоминал о семье, и ему становилось немного грустно. Вот тогда и влекло его на берег поразмышлять и помечтать в одиночестве.