На далекой планете

Бенг исчез. И, только вспомнив до единого все последние его разговоры, старик понял все. Ему помог робот, милый железный паук, такой же работяга, как и земные пауки, что плетут сети и ловят дичь. Помог и вспомнить.

Земля — разная, чаще красного цвета из-за солей железа. Иногда бывает желтой, и лишь однажды он увидел голубую землю. Так увидел — его ракетная шлюпка низко прошла над синей равниной и опять поднялась к ракетному кораблю. Сесть они не решились, были сжаты графиком, но синеву земли все могли видеть на отснятом фильме.

…Трещал костер. Захотелось есть, но лениво как-то. Молодой аппетит, где ты? Ушел навсегда.

— Пожарь мясо, не хочу салат, — капризно сказал старик.

Робот стал возиться со сковородкой. Но и жареное синтетмясо старик есть не стал, поковырялся и отставил. Захотелось пить. Старик прислушался: под холмом журчал ручей. На слух он добрался до ручья, встал на колени.

Вода была холодной, но с привкусом ванили. Ничего, пить можно. Он долго пил воду, черпая ее ладошкой. Затем тяжело поднялся на холм и сидел, глядя на мерцание гаснущих углей. Вот синева в них, он вспоминал, где видел живой огонь… (не синее мерцание шкал). Пожалуй, он чаще видел тот огонь, что рвался из шлюзов двигателей.

Холодное коснулось его. Щупальца?

— Прошу спать, спать, — бормотал, легонько толкаясь, робот.

Старик было заупрямился, но программа сбережения его здоровья была вложена в робота еще на корабле, а тот бормотал:

— …спать… спать… спать…

Машину не переупрямишь. Старик вздохнул и пошел спать. Робот быстро превратил его кресло в матрас, над ним соорудил палатку. Старик зажмурился. И как всегда перед сном, в памяти его прошагали приятные и неприятные люди. Их было много в его жизни.

— А сколько мне лет? — спросил он, немного гордясь собой. — Робот?

— Двести двадцать один земной год три месяца восемь дней шесть часов пять секунд восемь терций.

— Спасибо. — «Подумать только, две сотни двадцать один год». Старик уснуть так и не сумел. Тоска, тоска. Робот ушел, и старик слышал то стук, то миганье вспышки — робот собирал образцы даже ночью.

Старик иногда вставал, поглядывал на звезды. Или шел к ручью и пил еще. Но снова возвращался и ложился, теперь уже в траву на спину, чтобы не очень ныла его поясница. И над ним тяжело горели звезды, вечные.

Старик задремал было. И вдруг снова крик, но теперь уже такой явственный, что старик сел с поднявшимися волосами.

Ему кричали:

— Я жду-у-у-у!.. Иди-и-и-и!..

Но теперь, когда ото сна голова его посвежела, он понял, что земля нетерпеливо звала его в себя. Он слышал такое от стариков, они говорили: это некие мозговые часы. Они включались? И старику остро, до крика: «Я иду, иду в тебя! Я буду в тебе!» — хотелось лечь и прижаться к земле, влажной и рыхлой, вмять в нее пальцы рук и ног, как у живогрибов, и войти, войти в нее.

— Я иду! — пробормотал он. — Я готов.

Земля, серая она или оранжевая, все равно земля. Предки копали ее, ненавидя и любя. Но есть еще один обряд, его нельзя забыть.

Он вынул из-под рубашки медальон и раскрыл его; Понюхал, потом вытряхнул землю — родную — в ладонь и растер, размял пальцами и посыпал ею голову. Затем он порылся в сумке и выпил жидкость из плоского свинцового флакончика. И лег на чужую оранжевую землю и даже застонал от сладости покоя: земля приняла его, как нежная женщина, она будет добра к нему, беспредельно добра.

— Я хитрый старик, — пробормотал он. И в этот момент выпитый состав стал жечь. Он жег язык и горло (боль была сильна, старику хотелось кричать).

Старик прижался щекой к шевелящемуся зеленому ковру. Тот промялся под его тяжестью, обнял его. Старик почувствовал, что он весь уходит в землю, вливается, исчезает. На мгновенье родился протест — вскочить, уйти, просить помощи робота, — но тут же старик успокоился.

— Я очень терпеливый старик, — говорил он. — Походил — и хватит.

Ему снова захотелось вскочить и уйти. Он приподнялся, позвал робота и снова лег. Умирать? Тоже хорошо. Это значит узнать еще одну тайну. Стать землей в этом возрасте так естественно. «Земля, земля», — бормотал он и чувствовал, как обвивают, щекочут его растения.

Он вспоминал пройденные годы — горе, счастье, любовь и ненависть. Но чаще всего огненную стрелу своего полета в неразведанных пространствах. Так и сейчас — он уйдет в неразведанное. А на рассвете, когда посыпался свет, он приподнял голову и взглянул на свои проросшие ноги и руки. Он уже был общий этому миру, оранжевой земле, будущим странным растением. К нему бурно тянулись другие растения.

Они сплелись Над стариком, свет проходил к нему в узкие щели. Затем растения стали пухнуть, и робот выдвинул газовые анализаторы.

Щелкнула и поднялась цветочная головка. На ней шевелился фитах, перебирая лапками.

Робот спрятал кинокамеру, и вышел на связь с командором, и доложил ему.