На дальних воздушных дорогах

Два дня спустя я снова был на знакомом авиационном заводе. На том самом, откуда в начале августа мы получили самолеты для налета на Берлин. Ритм работы на заводе был теперь гораздо более напряженным. Люди работали в три смены, днем и ночью. В дневные часы среди рабочих можно было видеть множество подростков, почти детей. Подручными мастеров, техников и мотористов были учащиеся фабрично-заводских училищ, которые выполняли работу так же успешно, как и взрослые. Погода была уже прохладной, мальчики и девочки были одеты в ватники и ватные брюки и обуты в тяжелые сапоги. На головах ушанки. Все это обмундирование, бывшее детям явно не по размеру, делало подростков какими-то неуклюжими. В огромных цехах температура едва поднималась выше нуля. Носы маленьких рабочих приобрели синеватый цвет, покрасневшие пальцы, которые часами держали ледяной металл, согревались только дыханием. Но эти красные от холода ручонки делали такую работу, которую в мирное время доверили бы не каждому взрослому.

Я нашел военпреда, с его помощью выполнил все формальности и получил талоны на питание. На протяжении тех суток, которые я провел в дороге, у меня ни крошки во рту не было, поэтому я сразу же поспешил в столовую. Вторая смена как раз кончилась, и столовая была полна народу. Почти половину составляли подростки. Каждый получил металлическую миску, полную кислой капусты, заправленной подсолнечным маслом, ломтик хлеба и кружку горячего чая с сахаром. Особенно сытным этот ужин назвать было нельзя…

На ночлег меня и других членов экипажа устроили в здании, расположенном недалеко от завода. Большая комната была разделена тонкой дощатой перегородкой на две части. Впереди, в помещении побольше, впритык друг к другу стояли штук десять железных коек. На них лежали одни матрасы. За перегородкой жила семья, недавно эвакуировавшаяся сюда с Украины. Хозяин пошел на работу в ночную смену, а его полноватая супруга, брюнетка с карими глазами, стояла в дверях, рассматривая меня.

Вслед за мной вошел комендант с охапкой солдатских одеял и одной простыней. Извинившись, он сказал, что постельного белья не хватает и нам придется ограничиться лишь одной простыней на всех. С комендантом вместе пришли штурман Штепенко, радист Богданов, борттехники и стрелки.

— Главное, чтобы было тепло, — ответил Штепенко на извинения коменданта.

— Тепло будет, — улыбнулся тот. — Хозяйка натопит печку. — Он показал на стоящую в дверях женщину.

Весь следующий день мы были поглощены делом. Новый самолет надо было тщательно проверить на земле и в воздухе, испытать в работе все его бесчисленные механизмы и приборы, оружие и моторы. Каждый член нашего экипажа прекрасно разбирался в своем деле и строго требовал от соответствующих специалистов завода, чтобы все было в полном порядке.

Когда настало время обеда и мы уже собрались идти в столовую, к нам подошел дежурный врач заводского аэродрома.

— Не хотите взглянуть на живого фашиста? — спросил он у меня.

— У вас что, выставка? — удивился я.

— Выставки пока нет, но в больнице они уже имеются. Сбитые вражеские летчики. Может, вам будет интересно? Если желаете, пойдемте посмотрим.

Живого фашиста я действительно еще не видал.

Мы вышли из заводских ворот и поехали на трамвае в город. Здесь, далеко в тылу, на улицах не было так пустынно, как в прифронтовой Москве. Наоборот, улицы и трамваи были переполнены, так как сюда были эвакуированы жители Москвы и других городов.

Мой провожатый чувствовал себя в больнице как у себя дома. Он обменялся парой слов с пожилой дежурной сестрой с усталым худым лицом, попросил ее достать мне белый халат и скрылся за ближайшей дверью. Пока я надевал халат, врач вернулся уже с каким-то мужчиной.

— Дежурный врач, — протянул тот мне руку, не назвав фамилии. — Пойдемте.

Мы пошли. Повернув за угол коридора, мы догнали санитарку, которая несла больным пищу на подносе, покрытом белой салфеткой. Дежурный врач открыл ей дверь, и мы вместе вошли в палату. Помещение было довольно маленьким, на трех кроватях с никелированными шариками лежали больные.

То, что мы увидели минутой позже, заставило мои руки сжаться в кулаки.

Санитарка сняла с подноса салфетку и наклонилась над ночным столиком, чтобы поставить туда еду. Вдруг мелькнула забинтованная рука лежащего в кровати… Посуда с едой полетела санитарке в грудь. Поднос, падая, разбил графин с водой.

— Сволочь… — скрипнул я зубами. — Дать бы тебе по морде!

— Тихо, тихо! — стали испуганно успокаивать меня врачи.

Из глаз пожилой санитарки текли слезы. Она молча вытерла салфеткой лицо и платье, укоризненно взглянула на гитлеровца и возмущенно покачала головой. Потом наклонилась, подняла миску и собрала осколки графина.

В тяжелом настроении покинул я вместе с врачами палату. Так вот он какой, живой фашист!

Врачи пригласили меня на обед. На первое в белых эмалированных мисках принесли молочный манный суп.

— Тот самый, что предложили и фашистскому летчику, — сказал дежурный врач.