На день погребения моего (ЛП)

— Что? — Рэндольф начал возвращать себе образ компетентного флегматика. — Что вы сказали?

 — Они убежали, сломя голову, — продолжал Майлз, — один из них был вовсе без одежды, именно так всё и происходило!

Он достал из стоявшего рядом ящика с инструментами мощную подзорную трубу и направил ее на интересовавшие его объекты.

— Ну, Бланделл, — Рэндольф встал с места своего падения, — сейчас у нас много дел, не время прохлаждаться.

Его прервал крик ужаса Майлза.

— Профессор! — кричал он, с недоверием вглядываясь в блестящий цилиндр, — неодетая фигура, о которой я говорил, это не парень, как выяснилось, это. . . леди!

У борта произошло столпотворение, все пытались вырвать телескоп из рук Майлза, упрямо в него вцепившегося. Члены экипажа с жадностью вглядывались, пытаясь убедиться в достоверности явления, о котором им рассказали.

По травяной поверхности внизу, в опускающихся сумерках, среди ярких вспышек взрывавшихся мешков с балластом, беззаботно носился, словно в привычной обстановке, дородный джентльмен в тужурке с поясом и в гольфах, одной рукой прижимая к затылку соломенную шляпу, а другой удерживая на плече фотокамеру и штатив. Вплотную за ним следовала компаньонка, которую заметил Бланделл, с ворохом женской одежды, из одежды на ней была только диадема в форме цветка, очаровательно съехавшая набок в копне светлых волос. Похоже, дуэт направлялся в близлежащий подлесок, то и дело бросая настороженные взгляды на гигантскую газовую подушку опускающегося «Беспокойства», словно это было огромное глазное яблоко, возможно, самого Общества, разглядывающее их с высоты в духе конструктивной цензуры. К тому времени, когда Линдси смог вырвать оптический прибор из влажных рук Майлза Бланделла и таким образом заставить недовольную молодежь выбросить якоря и помочь Дерби пришвартовать величественный дирижабль к «Матери-Земле», неблагопристойная пара растворилась в листве, как эта часть Республики — в опускающейся мгле.

Издавая звуки, характерные для обычной маленькой обезьяны, Дерби передал сверху якорный канат, достиг земли, и, быстро передвигаясь вокруг «Беспокойства», ловко поймал все якорные тросы, которые бросил ему Майлз Бланделл. Он по очереди подгонял молотком крепкие деревянные колышки сквозь петли каната на концах пеньковых канатиков, вскоре перед ним было огромное средство передвижения, словно очарованное и принужденное к покорности крохотным укротителем, связанное и неподвижное над ним.

Теперь лестница Иакова загрохотала за окном, сейчас по ней нерешительно спускался Майлз, нагруженный огромным мешком грязного белья. В небе Запада оставался лишь отблеск темного багрянца, на фоне которого виднелся силуэт Майлза и головы других мальчиков над изогнутым ободом гондолы.

 С самого утра, еще до рассвета, веселая гурьба разномастных аэроманьяков собралась на пикник, продолжавшийся весь день, с запуском планеров, большинство из них были слишком заняты, чтобы заметить меланхолию затухающего света, их крылья были неподвижны, и в то же время колыхались, крылья в стиле чайки, альбатроса или летучей мыши, крылья из кожи золотобойцев и бамбука, крылья, старательно украшенные целлулоидными перьями, они являлись в величественном небесном мерцании, они несли авиаторов любого уровня, от лабораторных скептиков до поглощенных Иисусом сторонников Вознесения, обычно в сопровождении небесных собак, которые научились сидеть тихо, теснились рядом с ними в кабинах их маленьких дирижаблей, наблюдая за панелями управления и лая, если замечали что-то, что упустил пилот — в это время других можно было увидеть на планширах и штормовых мостиках, они высовывали головы в попутный воздушный поток, на их лицах было выражение блаженства. Время от времени воздухоплаватели приветствовали друг друга в мегафон, вечер был полон радостного волнения и трепетал, как деревья на улицах города рядом с ними, от любезностей авиаторов.

Мальчики быстро установили палатку-столовую, собрали хворост и разожгли небольшой огонь в камбузной печи, с подветренной стороны от «Беспокойства» и его аппарата по производству водорода. Майлз хлопотал на миниатюрном камбузе, вскоре он зажарил им «месиво» из сома, пойманного этим утром и весь день хранившегося во льду, таяние которого было отсрочено холодом высоты. Вокруг них другие группы небесных братьев были заняты собственными кулинарными приготовлениями, они запекали мясо, жарили лук и пекли хлеб, который источал божественный аромат, проникавший во все уголки огромного лагеря.

После ужина и вечернего сбора мальчики посвятили несколько минут песне, как группа с другим уставом посвятила бы время молитве. После гавайской авантюры, имевшей место несколько лет назад («Друзья Удачи» и проклятье великого кахуны») Майлз превратился в страстного любителя игры на укулеле, и сегодня ночью, после мытья посуды и приведения палубы кают-компании в привычно чистое состояние он достал один из многих четырехструнных инструментов, которые хранились в его небесном сундуке, и, после короткого вступительного бренчания, начал аккомпанировать песне мальчиков: