На Диком Западе

Сиу-оглала, апсароки и шошоны, сделавшись друзьями белых, вместе с тем становились братьями и между собой. Племенная вражда, разделявшая индейские племена и служившая одной из важнейших причин их вымирания, теперь должна была забыться навеки. Разящая Рука, видимо, как раз и преследовал эту цель. Входило ли достижение этой цели в план его дальнейших действий? Был ли им создан наконец этот план? Принадлежит ли он к числу тех людей, которых влекут к себе прерии и полные величия пустыни Дикого Запада — как последнее убежище от человеческого общества, ставшего для них почему-либо невыносимым, или же он явился сюда, храня в душе какие-нибудь заветные мечты и планы?

Кто мог ответить на этот вопрос?

В прериях Запада имя Разящей Руки пользовалось, как мы видели, громкой славой. Его не только любили, но и уважали. Его знали все, но даже его лучший друг, вождь Виннету, не мог сказать, что его удерживало вдали от цивилизованного общества. Впрочем, индейцу не пришло бы и в голову задавать своему другу подобные вопросы, для краснокожего вождя немыслима никакая другая жизнь, кроме жизни под открытым небом, в привольных бесконечных пустынях, — жизнь, полная опасностей и приключений.

Множество белых, испытавших эту жизнь, не возвращались в цивилизованное общество. Но то были люди без всякого образования, обладавшие лишь широкой натурой и твердым характером.

Разящая Рука был, несомненно, человек образованный. Неужели его никогда не влекло в среду себе подобных, и жизнь среди дикарей и грубых авантюристов могла его удовлетворять?

Едва ли. По крайней мере, взглянув на него, когда он, несмотря на свою железную натуру, утомленный событиями последних дней, сидел около костра, разложенного индейцами, — можно было смело сказать, что этот человек не чувствует себя ни довольным, ни счастливым. Наоборот, в выражении его глаз светилась нескрываемая тоска, а мужественное лицо становилось печальным.

Все остальные его спутники, спасенные благодаря ему, были веселы. Даже всегда сдержанные и спокойные индейцы поддались всеобщему веселью.

Виннету один хранил суровый вид. Он слушал беспечную болтовню бледнолицых, но не принимал в ней участия.

— У великого вождя, — обратился к нему Толстый Джемми, — должно быть много воспоминаний. Отчего он не поделится ими со своими братьями?

— Воин не для того совершает подвиги, чтобы рассказывать о них! — произнес Виннету.

— Напротив, подвиги героев поучают юношей, — заметил Бауман.

— Так пусть Гроза Медведей расскажет, откуда он получил такое прозвище.

Бауман улыбнулся.

— Расскажите, Бауман, в самом деле — это должно быть интересно! — заметил Разящая Рука.

Его желание было поддержано всеми.

— Извольте, — согласился Бауман, — хотя и должен вас предупредить, что это прозвище присвоено за весьма сомнительный подвиг. Около двадцати пяти лет тому назад я гостил в вигваме одного апачского вождя. В то время я был сильнее, выносливее и, конечно, проворнее, чем теперь. Я участвовал в охотах, которые проводили мои друзья-индейцы, и слыл за искусного стрелка. Однажды, когда мы только что возвратились с большой и удачной охоты, нам сообщили, что в наше отсутствие двое из самых отважных юношей, оставшихся для охраны деревни, были растерзаны двумя медведями, бродившими около селения. Так как для охраны было оставлено всего шесть воинов, то остальные четверо не сочли себя вправе бросить селение и идти на поиски зверей. Сами мы и наши лошади были страшно утомлены, поэтому было решено отложить охоту до утра. На эту охоту, которая вместе с тем была и местью за павших, должны были отправиться лучшие охотники, потому что предприятие было чрезвычайно трудным и опасным. Ночью, когда деревня заснула, я потихоньку встал, взял свой карабин и направился к горам, в которых, по общему мнению, скрывались звери. С первыми лучами рассвета я подходил уже к подножию холмов. Чтобы лучше рассмотреть местность, я решил взобраться на гигантский дуб. Снизу на громадном дереве не было ни сучка, так что влезть на него было довольно трудно. Чтобы карабин не стеснял моих движений, я оставил его у подножия дуба и, цепляясь руками и ногами, полез наверх. Прошло с полчаса, прежде чем я добрался до первой ветки и, сев на нее верхом, посмотрел вниз. Какой же ужас охватил меня, когда я увидел у подножия дерева двух огромных черных медведей, старательно обнюхивающих мое ружье! — Бауман остановился.

— Воин не должен выпускать ружье из рук, — поучительно заметил Виннету.