На Дону, или Выбор

Евдоким стоял и молчал, облокотившись на перила и вглядываясь вдаль, там высоко-высоко в небе, где плывут величественные облака, прямо под ними, кружил, словно черный степной колдун коршун. Ему было видно и монастырь и раскинувшуюся немного в отдалении станицу и Великий Дон, исчезающий где-то за горизонтом. О чем он думал, кружа над этим раздольем? Что он там видел? Какие вещие картины он ведал из прошлого? Что предвидел в будущем? Возможно, глядя на то, как стоят против друг друга, станица, бывшая в советское время образцовым колхозом и монастырь, он думал о том, как близки и в то же время невероятно далеки друг от друга, два этих места. С одной стороны осколок Древней Святой Руси, устремленный своими проржавевшими куполами и крестами в небо; а с другой стороны остаток советского проекта, который мысленно устремлен в неведомое светлое будущее, а с другой стороны рассыпается и уходит в темную почву из мела и чернозема. Они стоят напротив, изветшавшие, но еще живые, близкие словно родственники, но далеки и непонимающие друг друга, часто конфликтующие между собой, как отцы и дети. И этот конфликт, это столкновение, своими метафизическими корнями, уходит далеко вглубь веков. Этот конфликт на Руси приобрел острые и ярко выраженные черты, еще на рубеже 17-18 веков и с той поры только нарастал и достигнул своего апогея в кровавом 20 веке, а его начало, смутно виднеется под сенью Эдемского сада.

– Двадцатый век! – заговорил вдруг Евдоким, словно обращаясь в никуда. – Это время великих свершений и столь же великих потрясений и катастроф! В начале этого века блудные дети, взбалмошные и несчастные базаровы, одержали верх и захватили власть. Они уничтожили почти всех, своих стариков и чуть было ни разрушили и ни уничтожили и весь дом своих предков, который те создавали, и созидали сотни веков до этого. Потом немного одумавшись, потихоньку, собираясь с силами и принося огромные жертвы из судеб и жизней народа, стали возводить на развалинах уцелевшего, новое здание. Чтобы потом, к концу 20 века, уже их внуки и дети, обвинив их в глупости и отсталости, вновь взяв всю власть в свои руки, принялись за новое переустройство с таким пылом и жаром, что здание опять почти разрушившись, похоронило под своими обломками несчетное количество жертв и чуть было ни рухнуло окончательно. И что теперь? Опять ждать очередных кровожадных мальчиков-идеалистов? Они уже потихоньку начинают шествовать по болотным площадям, тоскую о убиенных там атаманах и приготовляя к виселицам свои и чужие шейки-копейки. А все почему? Да потому что некому было сечь этих мальчиков-идеалистов! Вот и на Украине, почему бардак? Да потому, что во время не высекли этих самых мальчиков! В Париже, почему бардак? Потому что опять мальчиков не секут! Хорошо бить детей? Нет! Плохо! И если ты поднял руку на ребенка, значит, ты сам уже расписался в собственной глупости, значит, ты давно уже где-то недосмотрел! Ты виноват! Ну, так что же не трогать мальчиков? Пусть теперь все рушат и всех уничтожают? Нет! Так любовь не поступает! Их нужно сечь и останавливать! И ради них и ради других! Ибо последствия бездеятельности будут еще хуже, страшнее и ужаснее, чем разорванные в кровь задницы мальчиков-идеалистов. Пожалеешь такого мальчика, его задницу, он потом и тебе и всем окружающим шеи посворачивает! Истинная любовь и сострадание, это не потакание и вседозволенность! Любовь иногда, со стороны, может выглядеть страшно и жестоко, но она всегда ведет к благу. Кстати, эти идеалисты и с вами с сявками и урками тоже властью немного поделятся, дабы вы им помогли народ недовольный приструнить. Они уже так делали и когда церкви грабили и когда добро реквизировали и когда в лагерях неугодные элементы приструнивали, тогда вы им первые друзья и единомышленники были. Правда, ненадолго, но на определенный промежуток времени союзниками точно станете. – И Евдоким, посмотрев на Митю и встретившись с ним взглядом, подмигнул ему.

– Что ты дядь Евдоким говоришь? – растерянно заморгал глазами Митя. Он слушал Евдокима все это время только краем уха, у него перед глазами до сих пор стояла Наташа, а в ушах звучали ее голос и смех.

– Да, ты брат никак влюбился! – захохотал Евдоким. – Я ему про Фому, а он сидит о Ереме мечтает!

– Ты кстати что, помирился с Сашкой? Попросил у него прощения? – Евдоким сразу посерьезнел и внимательно посмотрел на племянника.

– Нет еще, я не успел… – тут же съежился и внутренне подобрался Митя.

– А ты что его не встретил, когда сюда шел?

– Встретил, – сознался Митька недовольно. – Но он.., точнее люди шли… В общем я не успел, – выдохнул он сокрушенно.

– Не успел? – недоверчиво посмотрел на него Евдоким. – Смотри, чтобы поздно не было. Такие дела нельзя откладывать на потом.., – сказал Евдоким задумчиво.

– Батя, что? Пьет?

– Бухает! – махнул Митька рукой, совсем как взрослый и этим напомнил Евдокиму отца.

Евдоким усмехнулся и проговорил, цитируя поэта:

– Сыны отражены в отцах, коротенький обрывок рода!..