На Ельнинской земле

Так, в сущности говоря, никчемными результатами закончилась моя поездка в Ельню и Смоленск, а затем обратно, поездка, на которую я возлагал столько надежд…

«ЗА ОКОШКОМ ПЛАКАЛА СОНАТА»

1

После поездки в Смоленск — в город, который так жестоко обошелся со мною, после безрезультатного пребывания в ельнинской больнице я был сильно удручен и запуган. Я боялся даже глядеть на белую бумагу, боялся прикоснуться к книге, полагая, что это сразу же может нанести непоправимый вред моему зрению. Но время шло, и я стал замечать, что вижу чуточку лучше, что пятна, плавающие в поле зрения, стали как бы таять. Я приободрился, стал посмелее и пробовал уже кое-что писать — правда, вначале с большой опаской. Понемногу начал и читать: прочту страницу и поспешно закрываю книгу, отодвигая ее прочь, затем таким же образом — вторую страницу, третью… Словом, читал я как бы тайком от самого себя, как бы воровал каждую страницу. Но раз за разом все больше и больше свыкался с мыслью, что, может быть, ничего дурного со мной и не случится. Я даже совсем иногда забывал о своей болезни и брался за чтение и за письмо уже без боязни, без предосторожности.

Писал я конечно же стихи. Писать их я начал еще летом двенадцатого года. И, как мне теперь кажется, произошло это от большой любви к поэтическому слову.

Еще до того, как у нас открылась школа, в которую мне предстояло поступить, то есть тогда, когда мне было десять-одиннадцать лет, я знал наизусть большое количество стихов. Если же сказать точнее, то это были не стихи, а песни. Я усваивал их из тех немногих песенников, которые изредка попадали в деревню. От первой до последней строки знал такие песни, как «Умер бедняга в больнице военной», «Шумел, горел пожар московский», «Липа вековая», «Ой, полным-полна коробушка», не зная, конечно, что это отрывок из поэмы Некрасова «Коробейники», и другие. Где-то я встретил и выучил наизусть довольно длинное стихотворение И. С. Никитина «Ссора» («Не пора ль, Пантелей, постыдиться людей»). Это пришло ко мне явно не из песенника: для песни оно было чересчур длинным, и в песенниках его не печатали, хотя я пел «Ссору» именно как песню, пел на какой-то свой, собственный мотив.

Но я не только пел, я мог и читать вслух известные мне стихи и песни, читал их преимущественно самому себе. Мне нравилось, что стихи так складны, так плавны и что в них даже о том, что ты и сам хорошо знаешь, говорится как-то необыкновенно, красиво, интересно. Всему этому хотелось подражать.

В то время мне даже и в голову не приходило, что каждое стихотворение, каждую песню кто-то придумал, кто-то сочинил. Казалось, что они возникли и существуют сами по себе — ну, например, как возникла и существует речка или лужайка. Может быть, они даже и не возникали, а существовали всегда.

То, что каждое произведение кем-то написано, сочинено, я понял только в школе. В школьной хрестоматии я впервые увидел и портреты некоторых поэтов и писателей, о чем я уже говорил в этих записках. Но, узнав кое-что о таких писателях и поэтах, как Пушкин и Лермонтов, Шевченко и Гоголь, Некрасов, Кольцов и Никитин, я все же представлял, что жили они когда-то очень-очень давно и что сейчас, в настоящее время, ни одного живого писателя нет. Поэтому-то, когда я начал писать стихи, а потом, подражая мне, их начал писать и мой школьный товарищ Петя Шевченков, мы самым серьезным образом думали, что нам-то и суждено стать теми первыми живыми поэтами, которые появятся впервые после того, как все другие поэты и писатели давным-давно умерли. И мы считали, что будет именно только два поэта, поскольку просто немыслимо было предположить, что где-то могут быть другие школьники, которые тоже пишут стихи. Ведь это лишь мы каким-то чуть ли не чудесным образом додумались до этого, а другие разве могут додуматься?

2

Самое первое мое стихотворение было таким:

Люблю Кавказ с его горами,

Всегда покрытыми снегами.О, как скалисты его горы,О, как опасен путь в горах! —Идешь по горной по тропинке,

С обрыва в пропасть упадешь,И там погибнешь ты навеки,Себе могилу там найдешь.

«Кавказскую тему» я взял потому, что из школьной хрестоматии узнал кое-что о Кавказе и к тому же прочел в ней стихотворение А. С. Пушкина «Кавказ подо мною. Один в вышине…».

Я был убежден тогда, что писать можно о чем угодно, но только не о том, что ты повседневно видишь, с чем ты повседневно встречаешься. Это, казалось мне, никому не может быть интересным. Поэтому-то, написав одно стихотворение, я не представлял, о чем буду писать другое. Никаких событий, никаких перемен, которые можно было бы описать в стихах, у нас, на мой взгляд, не происходит. И вчера, и сегодня, и завтра — все одно и то же. О чем же тут напишешь?