На горах

– Исполнилось Ивану Тимофеичу тридцать лет с годом; тогда «верховный гость» призвал его в свой Божий дом в деревню Старову. И когда тот пришел, богатый богатина повелел своим ученикам, чтоб они во всем слушали его возлюбленного сына и всякую бы волю его исполняли. И пошел после того Иван Тимофеич странствовать. А ходил он в рабском образе, в раздранном рубище, без шапки, без обуви, ходил холоден, голоден, нищ, бесприютен, и не было ему места середь людей. Много страдал от людей неуверовавших, а потом жил в Москве на вольной воле, на полной свободе у Донского монастыря, возле улицы Шаболовки[540]. И не было тут ему ни озлоблений, ни утеснений, а учеников с каждым годом прибывало все больше да больше. Тогда перешел он в новый дом на Мещанской третьей улице. И в тот дом по зову Ивана Тимофеича приходил престарелый «верховный гость», богатый богатина Данило Филиппыч. Не два солнышка в чистом небе сокатилися, а Данило Филиппыч с Иваном Тимофеичем соходилися, и друг другу они до земли поклонилися. Поклоняется Иван Тимофеич, сам такие речи приговаривает: «Ты добро, сударь, в мою палатушку пожаловал! Не побрезгай, государь, убогой моей кельею. У меня про тебя все припасено и сготовлено: и столы-то расставлены, по столам-то разостланы скатертки камчатные, приготовлены тебе, гость дорогой, яства сахарные со питьями со медвяными. Добро, государь, ко мне пожаловать, моего хлеба-соли откушати, а я рад тебя послушати. А не сахарные яства поставлю перед тобой, не медвяное питье я налью тебе – поставлю пред тобой учеников моих!» И по сем «верховный гость» со своим сыном возлюбленным не дни, не часы, а многие недели за одним столом[541] беседу вели про спасение верных-праведных. И каждую ночь бывали у них радения. На святом на кругу радел богатый богатина Данило Филиппыч, «в слове ходил» Иван Тимофеич. И по малом времени умер Данило Филиппыч, а лет через пятнадцать по кончине его Иван Тимофеич отошел от земной жизни, и схоронили его в Москве при церкви Николы в Грачах[542].

Последних слов Устюгова не было слышно. Дряхлый сказатель ослаб и впал в беспамятство. Тогда началось радение – кто подпрыгивает, кто приплясывает, иные, ровно мертвые, лежат на полу без движения, глаза у них расширились, глядят бессмысленно, изо рту пена клубом. Падучая![543]

А песня, грустная, печальная песня громче и громче поется в сионской горнице. Ножной топот, исступленные визги и дикие, неистовые крики раздаются по ней. Поют Божьи люди:

Пойду, пойду, сын гостиный,Ко тихому Дону.Вступлю на кораблик,Стану работати,

Труда прикладати,Пот свой изливати,В трубушку играти,Верных утешати,Верных изобранных,Всех братцев, сестрицев,Духовных, любовных.Пойду, сын гостиный,В зеленый садочек.В саду побываю,

Древо покачаю.Одно в саду древо,Оно было мило,А нонеча древоВдруг печально стало.Спрошу, сын гостиный.Печального древа:«Отчего печально,Отчего кручинно?»

Ответит то древоГостиному сыну:«Государь надежа,Батюшка родимый,Оттого печально,Оттого кручинно —Вершинку сломалоОт тучи от грозной,Погоды холодной».Во том во садочке

Стояла светлица,Во той во светлицеСидела девица,Плакала, рыдала,Гостя ожидала,Гостя дорогого,Батюшку родного«Укрой ты нас, батюшка,От тучи от грозной,Погоды холодной!»