На горах

Как споем же мы, ребята, про кормилицу,Про кормилицу про нашу, Волгу-матушку,Ах, ну! Ох ты мне! Волгу-матушку.Мы поплавали по матушке и вдоль, и поперек,Истоптали мы, ребята, ее круты бережки,Ах, ну! Ох ты мне! Ее круты бережки.Исходили мы на лямке все ее желты пески,

Коли плыли мы, ребятушки, от Рыбной к Костроме.Ах, ну! Ох ты мне! Как от Рыбной к Костроме.А вот город Кострома – гульливая сторона,А пониже ее Плес, чтоб шайтан его пронес.Ах, ну! Ох ты мне! Чтоб шайтан его пронес.За ним Кинешма да Решма – тамой девушки не честны,А вот город Юрьевец – что ни парень, то подлец.Ах, ну! Ох ты мне! Что ни парень, то подлец.

В Городце-то на горе по три девки на дворе,А вот город Балахна – стоят полы распахня.Ах, ну! Ох ты мне! Стоят полы распахня.А вот село Козино – много девок свезено,Еще Сормово село – соромники наголо.Ах, ну! Ох ты мне! Соромники наголо.А вот Нижний городок – ходи, гуляй в погребок,

Вот Куманино село, в три дуги меня свело.Ах, ну! Ох ты мне! В три дуги меня свело!А вот Кстово-то Христово, развеселое село,Хоша чарочка маленька, да винцо хорошо.Ах, ну! Ох ты мне! Да винцо хорошо.Вот село Великий Враг – в каждом доме там кабак,А за ним село Безводно – живут девушки зазорно.Ах, ну! Ох ты мне! Живут девушки зазорно.

Рядом тут село Работки – покупай, хозяин, водки.Вот Слопинец да Татинец – всем мошенникам кормилец.Ах, ну! Ох ты мне! Всем мошенникам кормилец[75]…

Громче и громче раздается по каравану удалая песня. Дядя Архип молча и думчиво сидит у борта и втихомолку ковыряет лапотки из лык, украденных на барже соседнего каравана. На своем красть неловко – кулаки у рабочих, пожалуй, расходятся.

– Чего заорали, чертовы угодники? Забыли, что здесь не в плесу? – крикнул он распевшимся ребятам. – Город здесь, ярманка!.. Оглянуться не успеешь, как съедут с берега архангелы да линьками горла-то заткнут. Одну беду избыли, на другую рветесь!.. Спины-то по плетям, видно, больно соскучились!..

Смолкли певуны, не допели разудалой бурлацкой песни, что поминает все прибрежье Волги-матушки от Рыбной до Астрахани, поминает соблазны и заманчивые искушенья, большею частью рабочему люду недоступные, потому что у каждого в кармане-то не очень густо живет. Не вскинься на певунов дядя Архип, спели б они про «Суру реку важную – донышко серебряно, круты бережки позолоченные, а на тех бережках вдовы, девушки живут сговорчивые», спели бы, сердечные, про свияжан-лещевников, про казанских плаксивых сирот, про то, как в Тютешах городничий лапоть плел, спели бы про симбирцев гробокрадов, кочанников, про сызранцев ухорезов, про то, как саратовцы собор с молотка продавали, а чилимники[76], тухлая ворвань, астраханцы кобылятину вместо белой рыбицы в Новгород слали. До самой Бирючьей Косы пропели бы, да вот дядя Архип помешал.

И дело говорил он, на пользу речь вел. И в больших городах и на ярманках так у нас повелось, что чуть не на каждом шагу нестерпимо гудят захожие немцы в свои волынки, наигрывают на шарманках итальянцы, бренчат на цимбалах жиды, но раздайся громко русская песня – в кутузку певцов.

Смолкли рабочие, нахмурясь, кругом озирались, а больше на желтый сыпучий песок кунавинского берега; не идет ли в самом деле посуленный дядей Архипом архангел. Беда, однако, не грянула.

Иные забавы пошли у рабочих. Скучно.