На горах (Книга 2, часть 3)

- Кваску чрез меру испил...-- молвил казначей.- Холодный, прямо со льду, а я был распотевши.

- Осторожней надо, отче, осторожней,- учительно промолвил отец Израиль.-Ты уж не молоденький, утроба-то обветшала.

- Точно,-- заметил отец Анатолий и еще икнул на всю келью.

- Благословите, ваше высокопреподобие, на обратный путь,- сказал Пахом, подходя к игумену под благословенье.

- Постой, друг, погоди. Дай маленько сообразиться с мыслями,- сказал игумен Пахому, не подавая благословения.- Как бы это нам обладить по-хорошему? Отец Анатолий, как бы это?

- Мнение мое таково же, как и вашего высокопреподобия,- молвил казначей, сопровождая ответ свой икотой.

- Хоть бы водицы испил,- молвил игумен.- Слушать даже болезненно. Поди к келейнику - он даст тебе напиться. Да как стакан-от в руки возьмешь, приподними его да, глядя на донышко, трижды по трижды прочти: "Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его". Помогает. Пользительно.

Безмолвно поднялся с места отец Анатолий и, с поникшей главой и долу опущенными глазами, пошел из кельи. Молчал игумен, молчал и Пахом.

- Какое ж будет решенье от вашего высокопреподобия? - спросил, наконец, Пахом.

- Не знаю, друг, что и сказать тебе,- покачивая в раздумье головой, сказал отец Израиль.- Дело-то опасное. Сам посуди! И обители изъян - ропот пойдет, молва меж братии. И Марье-то Ивановне желательно угодить и владычного-то гнева страшусь. "Ты, говорит, не смей Софрона никуда пускать". Так и сказал этими самыми словами. "И без того, говорит, много толков обносится про него, а читывал ли, говорит, ты "Духовный регламент" Петра Великого? Помнишь ли, что там постановлено о ханжах и пустосвятах, а равно и о разглашении ложных чудес и пророчеств?.." Вот какие слова говорил владыка. Доложи господам, отец, мол, игумен рад бы всей душой, да опасается - в ответ не попасть бы.

- Так уж благословите меня, ваше высокопреподобие, в путь отправляться,снова подходя к благословению, молвил Пахом.

- Да ты повремени, отдохни сколь-нибудь,- сказал Израиль, не подавая благословения.- Обожди маленько, обедня отойдет сейчас, в трапезу пойдешь, преломишь хлеб с братиею. Сам-то я не совсем домогаю, не пойду, так отец Анатолий тебя угостит.

- Нет уж, увольте меня, ваше высокопреподобие,- сказал Пахом.- Надо к вечеру домой поспеть.

- Да ты не торопись... Ишь какой проворный,- тебе бы тяп-ляп, да и корабль. Скоро, друг, только блины пекут, а дело спехом творить только людей смешить. Так не подобает,- говорил игумен.

Под это слово воротился казначей. Ему облегчало, и он спокойно уселся на оставленное место.

- Как посоветуешь, отец Анатолий? - молвил ему игумен.- Не отпустить ли уж отца-то Софрония?..

- Все в вашей власти, ваше высокопреподобие,- сквозь зубы пробурчал казначей.

- Конечно, дело такое, что колется,- сказал отец Израиль.- Страшливо... Однако ж и то надо к предмету взять, что нельзя не уважить Марью Ивановну она ведь наша истая благодетельница. Как по-твоему, отец казначей, можно ль ей не уважить?

- Не уважить нельзя,- ответил отец Анатолий.

- И сам я тех же мыслей,- решил игумен.- Хоть маленько и погрешим, да ведь ни праведный без порока, ни грешный без покаяния не бывают на свете. Пущу я Софрона-то.

- Отчего ж и не пустить? - промолвил отец Анатолий.- Пускали же прежде.

- Так облегчись, отче, сходи за ним сам, собери его да приведи ко мне в келью,- сказал игумен. Поклонился отец Анатолий и пошел из кельи.

- Давай письмецо-то,- сказал игумен Пахому, как только вышел казначей.

Тот подал ему запечатанный пакет. Вскрыл его игумен - письма нет, только три синенькие. Нахмурил чело Израиль и, спешно спрятав деньги в псалтирь, лежавшую рядом с ним на диване, сказал вполголоса:

- Ох-ох-ох-ох-ох! На все-то теперь дороговизна пошла. Жить невозможно, особливо с этакой семейкой. А из братии никто и не помыслит попещись о монастырских нуждах. Как встал поутру, первым делом кричит: "Есть хочу". А доходы умалились - благочестия в народе стало меньше, подаяния поиссякли. Не знаешь, как и концы сводить. Хорошо другим обителям: где чудотворная икона, где ярманка, где богатых много хоронится, а у нас нет ничего. А нужды большие... Великие нужды! Попомни, Пахом Петрович, об этом Андрею Александрычу. Сделай милость.

Воротился казначей с Софронием. Блаженный пришел босиком, в грязной старенькой свитке (Монашеская рубаха.), подпоясан бечевкой, на шее коротенькая манатейка, на голове порыжевшая камилавочка. Был он сед как лунь, худое, бледное, сморщенное лицо то и дело подергивало у него судорогой, тусклые глаза глядели тупо и бессмысленно.

- Кланяйся, проси благословения у отца игумена,- сказал Анатолий, нагибая голову юродивому. Софроний засмеялся, но игумен все-таки благословил его и поднес руку к губам юродивого. А тот запел:

- Глас шестый, подымай шесты на игумена, на безумена.

- Дурак так дурак и есть,- сквозь зубы проворчал отец Израиль.- Что сегодня делал?- обратился он к Софронию.

- Ничего,- заливаясь смехом, тот отвечал.

- Для чего ж не потрудился над чем-нибудь? - спросил игумен.

- Грех!.. Седни праздник,- молвил юродивый.