На горе Четырёх Драконов

Было душно, и даже ветер с Аракса не приносил прохлады. Геннадий расстегнул ворот гимнастёрки. Верный дышал тяжело: ему было особенно жарко от тёплого густого меха.

Вдруг Верный рванул поводок и остановился. Собака вся дрожала, и Геннадий, припав к дереву, возле которого они проходили, стал всматриваться, вслушиваться. Ошибиться Верный не может: собачий нос чувствует врага за двести — триста метров. Значит, должно пройти некоторое время, пока человек увидит то, о чём предупредила его собака. Оба залегли в кустах, и Верный, как всегда, положил свою морду на плечо Геннадия. Ждать пришлось недолго. Чья-то тень мелькнула впереди, и Геннадий вскинул автомат:

— Стой!

Он сам не узнал своего голоса, прозвучавшего, как выстрел, в тихом ночном лесу. Кто-то метнулся вправо, но в ту же секунду Верный настиг его, опрокинул, прижал сильными лапами к земле. Геннадий услышал сдавленное проклятье, кинулся на помощь Верному. И в эту минуту выплывшая луна озарила человеческую руку с занесённым ножом. Геннадий опоздал на какую-то секунду. Верный лежал, раскинув тяжёлые мохнатые лапы, не шевелился.

Горе и ярость овладели пограничником. Ему хотелось здесь же, на месте, пристрелить бандита, всадившего нож в верное сердце собаки. Но Геннадий был солдат. Он только стиснул зубы так, что солёные капельки крови выступили на губах, и сказал сдавленно:

— Подымайся, гад!

Неизвестный шёл впереди, высоко подняв руки. Геннадий видел, как вода стекает с его одежды. Нарушитель, очевидно, перешёл реку где-то недалеко, на участке Тигровой пади. Вот тогда-то и учуял его Верный. Враг пробирался к селению, которое лежало совсем рядом — в каких-нибудь пятистах метрах, и чувствовал себя в безопасности, надеялся, что обманул пограничников.

Из-за кустов появился соседний дозор. Товарищи пошли рядом с Геннадием к заставе.

О случившемся передали на заставу. Когда Геннадий подвёл нарушителя к воротам, вся застава уже была на ногах. Начальник заставы принял его короткий рапорт и сказал:

— Вы свободны, старшина Костылёв. Отдыхайте.

И тогда Геннадий ответил тихо:

— Разрешите возвратиться к Верному, товарищ начальник.

Все замолчали. Пограничники потупились. Каждый понимал: там, у Аракса, лежит мёртвый друг.

— Идите, — помолчав, сказал начальник, — помощь не требуется?

Геннадий отрицательно качнул головой. Говорить он сейчас просто не мог.

Старшина почти бежал туда, где оставил Верного. Собака лежала как живая, и при мерцающем свете луны Геннадию показалось, что у пса блестят глаза. Геннадий присел на траву и по привычке нежно погладил шелковистую шерсть за ухом. Обычно в таких случаях Верный блаженно поднимал морду, щурился. Но сейчас он лежал неподвижно, и тёмная кровь уже успела смочить на боку и животе светлую шерсть. Геннадий встал, вынул из-за пояса сапёрную лопатку и не торопясь начал копать могилу другу под тем самым деревом, у которого они провели немало часов. Он набросал в яму мха и травы, снял с себя короткую маскировочную накидку, завернул в неё отяжелевшее тело собаки и медленно опустил Верного в яму. Потом закидал её землёй, притоптал аккуратно. Углубившись в чащу, старшина вернулся, неся в руках выкопанную с корнем небольшую ёлочку. Он посадил её на могиле Верного и полил деревце водой из фляжки.

Геннадий вернулся на заставу на рассвете, и товарищи, которые уходили в дневной дозор, ни о чём не спрашивали его. К чему приставать к человеку, когда у него горе…

И вот сейчас Геннадий Костылёв, шагая по перрону, ощущал на груди биение чужого маленького сердечка. Он уже решил, что повезёт найденного щенка туда, к Араксу, вырастит его. Правда, он не знает, откуда эта собака, может быть, она окажется неспособной к трудной пограничной службе. Геннадий представил себе её, такую крошку, в окружении больших серьёзных пограничных псов и невольно засмеялся. Кусать они её, конечно, не будут — взрослые собаки не обижают малышей. Но что скажут товарищи: привёз, мол, беспородного пса…

В поезде собачонку неожиданно окрестили. Проводница оказалась любительницей собак и, узнав историю найдёныша, расчувствовалась и принесла блюдце тёплого молока. Щенок жадно лакал, вертя хвостом, а проводница неожиданно сказала:

— Нос-то какой розовый да гладкий! Ах ты, Розка!..

Начальник заставы недоверчиво разглядывал крохотное мохнатое существо, карабкающееся по лестнице, потом спросил у Геннадия:

— Ну, а назвал-то ты её как, своё сокровище?

Геннадий весело ответил:

— Розка, товарищ начальник! Прошу любить и жаловать!

Трудно, ох и трудно было первое время Розке! Начать с того, что здесь ежеминутно обрывали её коротким точным словом «фу».

Розка видела, как другие собаки, заслышав это «фу», становились тихими и послушными. Ведь «фу» — команда запрещения. Но хитрая Розка, которая очень скоро научилась всем другим командам, всё время делала вид, что не понимает команды «фу».