На государевой службе

– Да где мне, Юшко, терпеть такие цены? – взмолился Дежнев. – Я лучший рыбий зуб беру для казны, да еще из лучшего зуба жертвую церкви Ивана Уродливого. Вот даже Артюшка – небогат, а из личного зуба жертвует Спасу.

– Твои анбары добром набиты, – оборвал прикащика Двинянин и выпрямился, красиво опираясь на пищаль. – Это ты так говоришь, а сам хранишь добро не в казну, а для себя лично. Вот погоди, начну искать! Слыхал, наверное, как делается по закону? Тех людей, которые зуб рыбий или мяхкую рухлядь имают по-воровски, таких вязать, сажать в колодки, а все добро отписывать на государя. Корыстуешься, Семейка, а люди твои пусты!

Обернулся:

– Эй, Васька Бугор, скажи: много у тебя личного рыбьего зубу?

– Ну, пуда три.

– Пошто мало?

– Большую часть отдал в казну.

– А у тебя, Евсейка?

Иссохший Павлов с готовностью выдвинулся вперед. Закивал быстро, зло, с прищуром: вот у него совсем мало. У других по разному, а у него мало. Он умеет искать зуб, нисколько не боится морского зверя, но как только соберет – все у него отнимает Семейка!

– А у тебя, Анисим?

Обернулись на отсутствующего Костромина.

– Анисим в лагере, – Васька Бугор, не глядя на Дежнева, ухмыльнулся. – Анисим тихий человек. Он Семейке мешать не станет.

– Тогда и не надо Костромина, – сплюнул Двинянин. – Вернемся в острожек, сам загляну в каждый анбар, все лично пересчитаю. Так думаю, что в анбарах лежит многий необъявленный зуб. Опечатаю все именем государевым.

Для убедительности показал печать на нитке:

– У якуцкого письменного головы Василья Пояркова вырезан на печати хищный орел на камне, а мой орел – на змее. Видишь, как смело терзает змею-неправду? У тебя, Семейка, в анбарах рыбьего зубу на пятьдесят пуд, сам так говоришь. И личных запасов под потолки. А мне, сироте, за холсты мои, за мыло, за пороховое зелье, за свинец, за вареги теплые, оказывается, дать нечего?

– Рыбий зуб вольно и на себя брать, – возразил Дежнев. – Но я в казну со всего кладу обязательную десятину. От лучшего зуба – лучшую, от среднего – среднюю, от худого худую. Специальные книги есть. В них все записано. – Не глядя взял из рук Артюшки Солдата извлеченную из урасы толстую книгу, постучал по ней кулаком: – Сюда все внесено. До самой последней мелочи. Павлик Заварза писал, теперь, наверное, покойный.

Укоризненно покачал головой:

– Вот прочти, Юшко. С любой страницы. А не хочешь, пусть прочтет Гришка.

«А на Гришке Лоскуте за лодку взят соболь…

А на Тренке Курсове за бабий кожан взято четыре соболя…

А на Степанке Каканине за ягоды и торбасы, да за огниво взята пластина соболья…

А на Пашке Кокоулине за холстишко старое, за прядено за три пасма, за малахай недорослиной, за сумочку – взято три соболя, да за свечи – пять соболей…

А на Сидорке Емельянове за лоскут кропивной сети – две гривны…

А на служилом человеке Ваське Бугре за икру да за мясо вяленое – четыре соболишки…

А на Ваське Маркове за штаны ровдужные, да за ушканину – пластина соболья…

А на Сидорке Емельянове по кабале за четырнадцать соболей – пуд кости, семь зубов…

Да за восемь рублев десять алтын взято с Ивашки Яковлева тридцать три фунта рыбья зубу, а за одеяло шубное – три рубли. Да еще за котел, да за десять чиров жирных – пять рублев десять алтын…

А на Семейку Дежнева кабала выдана во шти рублях: взял простой топор железный, собаку, да сетку волосяную…

А торговый человек Анисимко Костромин взял лоскут сети да ровдугу, два фунта свинцу, блюдо оловянное, плат холщовый, и кабала с Анисимки взята в семи рублях с полугривною…

А на Артюшке Солдате за нательный крест да за сеть мережную да за сковороду…

А на Федотке Ветошке за двадцать чиров, за фунт свинцу, за ладан, за холст, за шапку вершок красной с околом, да за клубок тетивы…»