На Гран-Рю

Из страны, страны далекой,С Волги-матушки широкой,Ради славного труда,Ради вольности высокойСобралися мы сюда.Помним холмы, помним долы,Наши храмы, наши села…

Отвечала песня душевному состоянию собравшихся на чужбине русских людей.

— Силушка по жилушкам, — сказал кто-то. Кто-то завел новую песню:

Нелюдимо наше море,День и ночь шумит оно.В роковом его просторе

Много бед погребено.

Хор согласно подхватывает, отвечает:

Смело, братья! Ветром полный,Парус мой направил я…

Еще звучат в ушах гордые призывы, а уже слышится дальше:

Буря мглою небо кроет,Вихри снежные крутя…

Жаль, нет Серго. Спел бы по-грузински. Был Серго замечательным певцом. Пел как гордая птица. Летит гордая птица. Выше, выше, к синим небесам… Друзья! Летим на волю…

Вдруг, словно в бубны ударило, зазвенело веселье. Ноги сами под удалое пение пляшут.

Серго на прощальном вечере нет. Ленин раньше окончания школы послал его в Россию. Внутри партии продолжалась борьба. Разного рода противники выступали все злее. Надо немедленно закончить вредный для рабочего класса раскол в партии! Ленин не скрывал от учеников правду, напротив. Слушатели школы без колебаний поддерживали позицию Ленина и верных большевиков. Да! Надо немедля созвать конференцию, разбить раскольников, кончить в партии разброд. Каждый готов делать, что надо, что скажет Ленин. Владимир Ильич обдумывал и готовил конференцию, где большевики дадут раскольникам бой. Серго Орджоникидзе исполнял его волю в России. Разумеется, нелегально, скрываясь от сыщиков. Где он сейчас — в Уфе, Киеве, Нижнем Новгороде, Ростове, Тифлисе? И там, и в других городах, на крупных заводах, где тайно действуют партийные организации, Серго и посланные Лениным два других слушателя ведут агитацию за созыв конференции. За возрождение партии. Колоссально важное дело!

— А что, братцы, не напелись, споем.

Буря мглою небо кроет,Вихри снежные крутя…

Под окнами сошлись жители Лонжюмо. Слушали. Душевное пение русских будило в сердцах добрые чувства, хотелось жалеть и любить. Иные женщины передником вытирали глаза.

Тут и Жюстен вертелся в толпе.

— Я их знаю, они хорошие. Эх, остались бы у нас навсегда! — толковал он, прикидывая между тем, как бы пробраться к русским на праздник.

А там пели и пели, пока Владимир Ильич, сам подпевавший хору, не сказал:

— Друзья, завтра отъезд. Пора расходиться.

— Грянем напоследок! — лихо выкрикнул кто-то.

Грянули:

Уж как шел кузнецДа из кузницы —Слава!Нес кузнецТри ножа —

Слава!Первый ножНа бояр, на вельмож —Слава!Второй ножНа попов, на святош —Слава!А молитву сотворя,Третий нож на царя —Слава!

Пока прощались, обращали друг другу напутственные трогательные слова, благодарили Владимира Ильича, уже и ночь на дворе. Уже окна в поселке темны, погашен свет.

— Погуляем немного, — позвала Инесса.

Сошли к реке, постояли. Тихая Иветта, прощай!

Скоро вдоль поселка начнется движение повозок, везущих на парижский рынок овощи, фрукты, мясо. Грохотом колес по булыжной мостовой, ржанием коней, голосами возчиков наполнится ночь.

— И завтра так, и послезавтра, а для нас Лонжюмо станет прошлым, — задумчиво произнесла Надежда Константиновна.

— Но не уйдет из памяти, — добавила Инесса.

— Хорошо мы отдохнули сегодня, превосходно! — сказал Владимир Ильич, когда, простившись с Инессой, они возвращались домой. — Иногда просто необходимо вполне, вполне отдохнуть.

— А дома, Володя, в честь праздника тебя ждет сюрприз.

— Лю-бо-пытно. Что бы это могло быть?

— Очень приятное что-то, — важно и таинственно сказала Надежда Константиновна.

— Тогда домой, быстрее домой!

Елизавета Васильевна уже почивала в своей комнатушке. Они зажгли небольшую лампочку, ее слабый свет кружком лег на столе, не скрашивая углов в пятнах плесени и закопченных стен. Надежда Константиновна открыла саквояж, из-под сложенного там белья достала книгу.

— Пушкин! — в радостном изумлении воскликнул Владимир Ильич.

Взял томик, бережно полистал.

— Надюша, ты чудо! Вот чего мне недоставало! Зачем же ты все лето прятала от меня этот клад?