На грани жизни и смерти

— Я сама мать. Отдала бы за спасение своего ребенка все... свою жизнь, кровь... каплю по капле, как и вы, мадам. Я вижу. Поэтому очень понимаю вас, мадам. Я видела вашего прелестного сына. Но шарлатан его не спасет. Выкачает деньги. Так уже было с другими. Не доверяйте ему, мадам. Извините, если что-то не так... Но это мой долг. И выражение глубокой симпатии вам.

* * *

Санитарное судно с двумя флагами приближалось к болгарскому порту Варна. Жорж Бланше — опять с бородой и в очках — вместе с «раненным» в голову Христо Балевым стояли на палубе.

— Мой дед, — рассказывал Балев, — был в дружине, в боевом отряде нашего большого поэта-революционера Христо Ботева. Слыхал о нашем Ботеве? — И, не дождавшись ответа, продолжал: — Борода у Ботева была вроде твоей, только настоящая. Орлиный взгляд. О, какой это был человек! Пламенный, беззаветно храбрый. Когда Христо Ботев высадился на дунайском берегу, то первым делом поцеловал родную землю... Знаешь, Жорж, мне хочется сейчас сделать то же самое.

— Если ваши полицейские и сыщики превратились в Красных Шапочек и их бабушек, то можешь поцеловать, — ответил Бланше, разглядывая в бинокль приближающийся порт. — Оркестра, радостных улыбок, цветов что-то не видно. А вот карабины в руках солдат я вижу отчетливо. Много солдат. Много карабинов. Сразу видно, что прибываем в государство, где проявляют большую заботу о безопасности человека! Теперь, дорогой Христо, в твоей Болгарии так напуганы революцией, что вооруженных солдат, мне кажется, на пристани гораздо больше, чем прелестных дам. О, солдаты даже на борту военного корабля! А где же моряки?

Христо поспешно взял из рук Бланше большой бинокль и принялся внимательно рассматривать стоящий в гавани военный корабль.

— Английский корабль. Сильно охраняется.

— Что? — не понял Бланше.

Балев беспокойно зашагал по палубе, то и дело поглядывая на приближающийся берег.

Было видно: с английского корабля, стоявшего у причала, сводили по трапу под сильной охраной арестованных болгарских моряков.

Балев в бессильной ярости бросился к вахтенному французскому матросу и попытался вырвать у него винтовку. Бланше с трудом удалось втолкнуть своего друга в каюту и запереть дверь на ключ.

Моряк в капитанской форме сообщил Жоржу Бланше:

— Заходить в порт не будем. Там чрезвычайная обстановка. Причалим в Бургасе. Ваш друг, месье, сойдет в Бургасе?

Бланше после недолгого раздумья покачал головой:

— Нет, он передумал... решил ехать в Марсель.

* * *

На нижних пролетах Эйфелевой башни была вывешена гигантская карта — панорама России. Ее прикрепили к железным балкам знаменитой башни люди с красными бантами на синих блузах. Многотысячная толпа смотрела на карту, где было изображено огненное кольцо интервенции, которое должно было сомкнуться вокруг пролетарской России. Над толпой колыхались плакаты с гневными лозунгами: «Руки прочь от России!», «Долой интервенцию против России!»

Жорж Бланше не шел, а бежал к Эйфелевой башне. Ему как очевидцу русской революции было поручено выступить на митинге. Поднявшись на возвышение, он заговорил страстно и горячо:

— Совесть Франции гневно и решительно протестует. Русскую революцию приветствуют и поддерживают все лучшие люди Франции, весь пролетариат и его авангард — потомки парижских коммунаров — коммунисты-интернационалисты. Позор тем русским эмигрантам, которые здесь, на нашей земле, земле парижских коммунаров, призывают Францию расправиться с властью рабочих и крестьян, с революцией в России!

В толпе находились и братья Гринины. Кирилл Васильевич почувствовал себя неловко, когда оратор, недавно возвратившийся из России, столь нелестно отозвался об эмигрантах, которые, по его словам, желали новой России, своей родине, самого худшего. Он пожалел, что предложил Леопольду подойти к башне и посмотреть, что там делается. С лица Леопольда не сходила ироническая усмешка. Он сразу узнал оратора. Старшего брата поразили его слова:

— Этот французик тоже из компании питерских большевиков. Я видел его в тот день, когда ранили Костика... Ишь ты! С пеной у рта защищает красную Россию. Чего доброго, ему и здесь захочется устроить революцию. Тогда, дорогой братец, придется махнуть в Сахару. Или петлю на шею...

Жорж Бланше продолжал говорить: