На языке пламени

— Ты сам признался. Но об этом я и раньше догадывался. Потому и спросил тогда. Думаешь, я не знаю, о чем думал и как действовал Гаррисон? Он всегда хотел иметь выход на человека, близкого к руководству Ведомства. Сумей он этого добиться, ему досталась бы куча денег. Он давным-давно избрал в предатели меня. Он знал: перевербовать меня непросто, но это лишь распаляло его. Он работал упорно. И как знать, может быть, добился бы своего. Но вы с сэром Джоном испортили ему всю обедню. Вы приказали убить Вальду. Гаррисон догадывался, что произойдет со мной, когда я узнаю правду, понимал, что рано или поздно я докопаюсь. Он продолжал соблазнять меня, зная, что я обо всем докладываю сэру Джону. Но в предатели я уже не годился. Гаррисону нужен был человек, который останется в Ведомстве. Притворяясь, что охотится за мной, он переключился на тебя, и ты быстро попался на удочку. Почему? Да потому, что ты сам этого хотел. Тебе хотелось занять место сэра Джона, едва я его убью, а потом потихоньку, исподволь развалить и уничтожить само Ведомство. Надеюсь, ради твоего же блага, ты не солгал мне, сказав, что в камере нет «жучков»?

— Не солгал. И с Гаррисоном не связывался.

— Этот номер не пройдет. Связывался.

— Меня это не интересует. В конце концов это всего лишь слова. Сэр Джон примет их за жест отчаяния.

— Не только слова. Той ночью я сходил к себе, взял магнитофон и заставил тебя все повторить. Если хочешь получить пленку, помоги мне.

Копплстоун немного помолчал. Ему нравился Гримстер, но он не собирался ему содействовать.

— Ничем не могу помочь тебе, Джонни, — сказал он. — Наплевать мне на пленку, потому что я и свою жизнь ни в грош не ставлю. Можешь вызвать сэра Джона и передать ему пленку. Но уничтожив меня, ты ничего не добьешься. За пленку тебя не отблагодарят. Ты только меня погубишь, а это тебе ни к чему. В нашем мире тебе нужно одно: возможность добраться до сэра Джона. А я не дам тебе ее, хотя тоже жажду его смерти. Ничего у тебя против меня нет, Джонни. Поэтому ты не отдашь пленку сэру Джону. Нет, Джонни, ты сам во всем виноват. Хотел действовать в одиночку. И до сих пор хочешь. Может, позвонить сэру Джону, пусть он спустится сюда еще раз?

Гримстер вдруг расхохотался:

— Не беспокойся, никакой пленки нет. Есть только мои слова.

— Рад слышать. Я подозревал, что ты блефуешь.

— Попытаться стоило.

— В твоем положении нужно хвататься за все. Но ничто тебе уже не поможет. Лучше бы ты принял предложение сэра Джона. Он рассказал мне о нем. Не думаю, чтобы он сделал его кому-нибудь другому, кроме тебя.

— Как вы собираетесь действовать… там? — спросил Гримстер.

— Тебе снова наденут наручники, мы с Кранстоном тебя выведем. Перед тем как снять «браслеты», тебе сделают укол. Ты знаешь этот яд. Он убивает мгновенно. Потом мы сбросим тебя в воду, и ты, по официальной версии, утонешь. Один из наших врачей подпишет свидетельство о смерти.

Гримстер прождал весь день. У него немного посидел и Кранстон, но он говорил мало, молчал и время от времени трогал глазную повязку. Его сменили два охранника. Они почти не разговаривали. Один сказал только, что почти весь день шел дождь, но теперь утих. Гримстер слушал, иногда поддакивал, смотрел на охранников с полным безразличием, его интересовало только предстоящее. Навязчивая идея породила в нем уверенность, что убежать удастся. Он пытался склонить на свою сторону Копплстоуна, но не сумел. Впрочем, Гримстер никогда на него особенно не рассчитывал, а потому и разочарование не принесло огорчения. Навязчивая идея требовала проявить гордость, не позволяла принимать чью-либо помощь.

За ним пришли около восьми часов. Вечера стояли долгие и светлые. В такое время хороший рыболов идет к реке и рыбачит до темноты, потому что клюет превосходно. Помимо Кранстона и Копплстоуна, были еще два охранника. Гримстера заковали в наручники, один из тюремщиков снял с него ботинки и надел вместо них болотные сапоги. Через холл Гримстера вывели во двор.

Гравий еще не просох от недавнего дождя, небо на востоке было перламутрово-серым. Заходящее солнце едва касалось гребней дальних холмов за рекой, оставляя их склоны в тени. Где-то пел жаворонок. Гримстер вспомнил было Лили, но тут же забыл о ней. В лужицах плескались воробьи, Гримстера ждала его машина, кто-то уже собрал его удочку и укрепил особыми зажимами над кабиной. Гримстер вспомнил тот день, когда, вернувшись из Веллингтона, он обнаружил дома эту удочку, купленную матерью с рук. Воспоминание о матери оставило его равнодушным. Он питал к ней добрые чувства — и не больше. Ведь сам факт его появления на свет — итог ее похождений с молодым хозяином богатого дома… Стыд за собственную давнюю любовь превратился для нее в манию. А смерть возлюбленной превратилась в манию для него.