На игле

— Смотри, что ты натворил, мудозвон! В следующий раз, когда кто-нибудь из нас поковыляет домой на своих двоих, эти ублюдки будут поджидать его у подъезда, — говорю я Кайфолому, кипя от негодования.

— Ты что, зассал этих тупых козлов? Зассал, да?

И тут этот гондон достает меня вконец.

— Да! Да, я зассал, я не хочу, чтобы эти типы в бомберах меня поймали и от души отметелили! Ты за кого меня принимаешь — за Жан-Клода Ван Дамма? Тварь ты после этого вонючая, вот ты кто, Лоример!

Я называю его полным именем, вместо Ломми или Кайфолом, когда хочу показать, что мне не до шуток.

— Мне нужно к Матери-Настоятельнице, и я клал на всех и на все с прибором, прикинь? — шипит он.

Он теребит губу пальцами, глаза у него выскакивают из орбит — все это надо понимать как «Лоример хочет видеть Мать-Настоятельницу. Прикинь?». Затем он поворачивается к таксисту и начинает буравить взглядом его спину, словно тот от этого прибавит газу, и при этом нервно выстукивать ладонью какой-то ритм на своей ляжке.

— Одним из этих мудозвонов был Маклин. Младший братец Чэпси и Денди, — говорю я.

— А мне по барабану, кто это был, — говорит Кайфолом, но в голосе его сквозит беспокойство. — Маклинов я знаю. Чэнси меня не тронет.

— Ещё как тронет, если ты будешь доёбываться до его братишки.

Но он меня даже не слышит. И я кончаю его доставать, зная, что это все мимо кассы. Его же ломает по полной программе, и мне вряд ли удастся сделать ему хоть немного больнее, чем есть.

Матерью-Настоятельницей мы зовём Джонни Свона по кличке Вечерний Свон — он обслуживал известного на весь Сайт-Хилл и Уэстер-Хэйлс барыгу, который живёт в Толлкроссе. Я предпочитаю по возможности затариваться у Свонни или его напарника Рэйми, а не у Сикера или кого-нибудь ещё из мьюирхаусовской братвы. Да и товар у пего обычно основательней. Когда-то, ещё давно, мы были с ним дружбанами и вместе пинали мяч за «Порти Систл». А теперь вот он стал барыгой. Однажды, помню, он мне сказал, что у барыг друзей не бывает — только клиенты.

Тогда я ещё подумал, что он — хамло и пижон, но теперь я проникся на все сто его точкой зрения.

Джонни и сам торчок. Те барыги, что сами не торчат, работают звеном выше. Мы зовём Джонни Матерью-Настоятельницей за то, что он сидит на игле дольше любого из нас.

Вскоре колотун накрывает и меня: я весь притух, и все такое. Меня так крутит, что я с трудом вползаю по лестнице к норе Джонни. Пот из меня струится, как из губки, которую па каждом шагу тискает чья-то рука. Кайфолому, возможно, однозначно ещё хуже, чем мне, но я почти не отражаю его присутствия и замечаю этого козла, только когда он виснет мешком на перилах и мешает карабкаться туда, где меня ждут Джонни и героин. Кайфолом задыхается, цепляется руками за поручни и вообще выглядит так, будто вот-вот блеванёт в лестничный пролёт.

— С тобой все в норме, Ломми? — спрашиваю я нервно, злясь на этого мудака за то, что он ползёт так медленно.

Кайфолом только качает головой и жмурится. Я не развожу базар. Когда я чувствую себя так, как он сейчас, мне не хочется ни говорить самому, ни слушать, как это делают другие. Я вообще не хочу ни хуя слышать. Не хочу — и всё. Иногда мне даже приходило в голову, что люди идут в торчки, потому что они подсознательно тянутся к тишине.

Джонни фонареет от радости, увидев нас на пороге. Он тут же начинает готовить всё для предстоящей вмазки.

— Кого я вижу! Кайфолом и Рэнтон, и обоих плющит, — ржёт он, и видно, что самого-то его тащит по полной программе.

Джонни, вмазавшись, часто следом занюхивает кокс, а то и замешивает качели и пускает по вене. Без этого, говорит он, я бы сидел весь день дома и пялился на стены. Когда ты в таком виде, а перед тобой человек, которого тащит, обломнее ничего просто быть не может, потому что тем, кого тащит, ни в жизнь не понять тех, кого ломает. Если пьяный баклан в пабе из кожи вон лезет, чтобы его все заметили, то системному торчку (в отличие от любителя — тому-то напарник нужен) глубоко насрать на весь этот сраный мир.

У Джонни в гостях оказались ещё Рэйми и Элисон. Эли варит дозняк. Выглядит это многообещающе.

Джонни, вальсируя сам с собой, подходит к Элисон, напевая:

— Что у нашей красотульки булькает внутри кастрюльки?..

Затем он поворачивается к Рэйми, который плотно стоит на стреме у окна. Рэйми чует легавых в густой уличной толпе точно так же, как акулы чуют несколько капель крови в океане.

— Поставь что-нибудь, чтоб звучало, Рэйми. Я уже опух от нового альбома Элвиса Костелло, но все никак не могу перестать слушать. Гондоном буду — до чего отпадно пишет этот мудозвон.

— Костелло брателло запелло, — говорит Рэйми.