На изломе

– В жисть бы не поверил, что к нему охоткою пойду, – говорил рослый блондин своему товарищу, невысокому, но крепкому парню с черной как смоль бородой. Тот сверкнул в ответ зубами, белыми как кипень, и сказал:

– Все к лучшему, Шаленый! Теперь, ежели попадешься ему в лапы, он тебя за друга признает. Легше будет!

– Тьфу! – сплюнул Шаленый.

Они подошли к воротам, и товарищ Шаленого ухватился за кольцо.

Васька уже было взялся за кнут, когда послышался стук в калитку.

Тимошка с изумлением оглянулся через плетень на дверь.

– Ко мне? Кто бы это?

– А Ивашка стрелец, – напомнил ему Васютка, – он хотел веревку купить для счастья.

– А! – Тимошка усмехнулся. – Побеги, открой ему!

Васька бросил кнут и убежал. Через минуту он вернулся с встревоженным лицом.

– Не, какие-то люди. Тебя спрошают!

– Какие такие? – сказал Тимошка, собираясь идти на двор; но они уже вошли в сад.

Тимошка подошел к ним.

Они, видимо робея, поклонились и прямо приступили к делу.

– Покалякать с тобой малость, – сказал черный и, оглянувшись, прибавил: – Дело потаенное!

– Ништо, – ответил Тимошка, – у меня тута ушей нету. Сажайтесь! – Он подвел их к скамье под кустами сирени и опустился первый.

Шаленый увидел мешок, кнут с плетью и вздрогнул.

– Это что? – спросил он.

Тимошка усмехнулся.

– Снасть. Мальчонку учил. Васька! – крикнул он. – Убери! – и обратился к гостям: – Какое дело-то?

– Потаенное, – повторил черный и, нагнувшись, сказал: – Бают, слышь, что у вас в клетях сидит Мирон.

– Мало ли их у нас! Мирон, Семен.

Шаленый вздрогнул.

– Нам невдомек. Какой он из себя? За что сидит?

– Рыжий… высокий такой… по оговору взяли… будто смутьянил он… а он ничим…

– Этого-то? Знаю! – кивнул Тимошка. – Ну?

– Ослобонить бы его, – прошептал черный и замер. Тимошка откинулся, потом покачал головой и усмехнулся.

– Ишь! – сказал он. – Да нешто легко это. Шутка! Из клети вынуть! Кабы ты сказал – бить не до смерти, а то на!

– Мы тебе во как поклонимся! – сказал Шаленый.

– А сколько?

– А ты скажи!

Тимошка задумался. Такие дела не каждый день, и грех не попользоваться. Очевидно, они дадут все, что спросишь.

– С вымышлением делать-то надо, – сказал он, помолчав, – не простое дело! Ишь… Полтора десять дадите? – спросил он с недоверием.

– По рукам! – ответил внятно черный. Лицо Тимошки сразу осветилось радостью.

– Полюбились вы мне, – сказал он, – а то ни за что бы!

Страшное дело! Теперь надо дьяку дать, писцу, опять сторожам, воротнику, всем!

– Безвинный! – сказал черный. – Когда же ослобонишь?

– Завтра ввечеру! Приходите к воротам. Его в рогоже понесут к оврагу. Вы идите позади, а там скажите: по приказу мастера! Вом его и дадут.

– Ладно!..

– А деньги – сейчас дадите пяток, а там остальные. Я Ваське, сыну, накажу; он вас устережет!

Черный торопливо полез в сапоги и вынул кошель. Запустив в него руку, он позвенел серебром и вынул оттуда пять ефимков.

– Получай!

Тимошка взял деньги и с сожалением сказал:

– В Земском приказе сколько бы взяли!

– Шути! – усмехнулся черный, вставая.

– А скажи, – спросил Шаленый, – с ним вместе девку Акульку взяли, ее можно будет?..

– Акулька? – сказал Тимошка. – Высокая такая, сдобная?

– Она! Али пытали?

Тимошка махнул рукой.

– Акулька – ау! Ее боярин к себе взял…

Черный протяжно свистнул.

– Плохо боярину, – пробормотал Шаленый, и они двинулись к воротам.

– Веревки не надоть ли, – спросил Тимошка, – от повешенного?

– Не!

– Руку, может? У меня есть от тезки мово. Усушенная!..

– От какого тезки?

– Тимошки Анкудинова. Я ему руку рубил, потом спрятал.

– Не надо, свои есть, – усмехнулся черный. – Так завтра?

– Об эту пору, – подтвердил Тимошка, выпуская гостей.

– Уф! – вздохнул с облегчением Шаленый. – Словно у нечистого в когтях побывал.

– Труслив, Сенька! – усмехнулся черный.

– А тебе будто и ништо?

– А ништо и есть!

Они прошли молча мимо приказа.

– Куда пойдем, Федька?

– А куда? К Сычу, на Козье болото. Куда еще!

– А Мирон-то? Вот осерчает, как про Акульку узнает! Беда!

– А ты бы не осерчал? – спросил Федька, и черные глаза его сверкнули. – Я бы не посмотрел, что он боярин!

Солнце уже село, и над городом сгустились сумерки.

Тимошка вошел в горницу и весело сказал:

– Получай, женка, да клади в утайку свою!

– Откуда? – радостно воскликнула Авдотья.

– Гости принесли, – засмеялся Тимошка, – завтра еще десяток.

– А я веревку продала. Приходил Ивашка. Я ему с пол-локтя за полтину!

– Ну-ну! – И Тимошка так хлопнул по спине Авдотью, что по горнице пошел гул. Авдотья счастливо засмеялась.

II

При царе

Того же 24 апреля Тишайший царь Алексей Михайлович, откушав вечернюю трапезу в своем коломенском дворце и помолившись в крестовой с великим усердием и смирением, простился с ближними боярами и, отпустив их, направился в опочивальню.

– Князя Терентия со мной, – сказал он.

Терентий – князь Теряев-Распояхин – быстро выдвинулся вперед и прошел оправить царскую постель.

Царь, истово покрестивши возглавие, самое ложе и одеяло и осенив крестом все четыре стороны, лег на высокую постель.

В той же комнате, на скамье, покрытой четырьмя коврами, лег князь Терентий.