На край света

Чукча был, видимо, щеголем. Об этом говорили и отличная ровдуга его одежды и подзор кухлянки, искусно набранный из меха росомахи, и стрижка его обнаженной головы. Бритую голову чукчи окружали две узкие каемки волос вместо обычной одной. Высокие сары[93] из кожи нерпы – на ногах, шапка из оленьего выпоротка – за плечами. Костяной нож, болтавшийся на поясе, и расшитый кисет с огнивом, трутом и кремнем, висевший на шее, завершали наряд чукчи. Самым же примечательным в облике молодого человека было выражение его лица: самодовольное, добродушно-веселое, в то же время снисходительное и дерзкое. Если прибавить, что перед водоносами был крепыш, силач, пышущий здоровьем, то легко предположить, что они увидели первого парня на стойбище.

– Мельги-таньги?[94] Э? – снисходительно обратился он к Степану Сидорову.

Кочевому мастеру не понравился тон вопроса, и, выпрямившись, он сухо ответил:

– Ну, здравствуй, коли пришел.

«Видно, и досюда о нас, русских, слух дошел», – подумал Сидоров, отлично знавший, кого чукчи называли мельги-таньгами.

– Сказывайте, – продолжал чукча.

– Нечего, – ответил за Сидорова подошедший Сухан Прокопьев, хитро оглядывая собеседников.

– Что слышали?

– Ничего не слышали, – тотчас ответил Прокопьев, знакомый с манерой чукчей завязывать беседы.

– Что видели?

– Ничего не видели.

После такого обмена уставными фразами чукчи обычно приступали к деловой беседе.

– Мури-Юкко, – важно произнес чукча, выпятив грудь и указывая на себя. – Есть ли кто-либо средь мельги-таньги, кто мог бы меня осилить?

– Да мне тебя на раз, – ответил Сидоров, смерив чукчу и плюнув на ладонь.

Юкко улыбнулся и, заметив саблю, висевшую на поясе Вахова, издал радостное восклицание:

– Кха-кха!

Схватив саблю, Юкко бесцеремонно вытянул клинок из ножен.

– Ну, пошто схватил? – обиделся было Вахов, но, заметив подмигивание Прокопьева, покладисто прибавил:

– А не то гляди. Ладно уж…

Постепенно около мореходцев собралось человек тридцать чукчей. Меж ними были женщины, одетые в меховые штаны. Из-за спин матерей выбежали ребятишки, живые, круглолицые, большеротые, в меховых одеждах похожие на медвежат.

Евтюшка Материк, с удивлением смотревший на татуированных чукчанок, не мог удержаться от восклицания.

– Глянь-ко, Ивашко, писаные рожи! Гы!

– В штанах бабы-то! – не менее удивился и Вахов.

Мореходцы дружелюбно объяснялись с чукчами, кто как мог. Состоялись кое-какие мены. Материк променял железный нож на костяной топор.

Афанасий Андреев поспешно выслал на берег Бессона Астафьева, и тот разложил перед чукчами свои товары: гвозди, сковороды, котелки, ножи, бусы. Чукчанки побежали в стойбище за «рыбьим зубом». Торговля налаживалась.

Щеголь-чукча Юкко, посмеиваясь, похаживал от одного мореходца к другому и развязно ощупывал их одежду и оружие. Подойдя к карбасу вслед за водоносами, Юкко увидел в нем пищаль Сидорова. Для Юкко воскликнуть «aп! aп!» и схватить пищаль было недолгим делом. Сидоров тотчас же сердито вырвал оружие из его рук, памятуя строгий приказ Дежнева не давать пищалей в руки иноземцев.

На лице самоуверенного чукчи попеременно выразились удивление, обида, гнев, упорство и дерзость. Он ухватился за пищаль и начал тянуть ее к себе. Однако кочевой мастер, человек строгий и скорый на руку, долго не думая, треснул дерзкого по уху.

Двое силачей схватились. Юкко был крепок, но и Сидоров был силен, а кулачный бой сызмальства был его любимой забавой. На помощь Юкко бежали другие чукчи. Замелькало оружие.

Заметив драку, Дежнев тотчас же крикнул:

– Подать знак: на кочи!

Котельный бой разнесся по берегу. Водоносы и торговые люди отошли на кочи. Чукчи исчезли за скалами.

Нужно было бы очень пристально всматриваться в хаос каменных глыб, чтобы увидеть две согнутые фигуры, прятавшиеся между скалами. То ползком, то короткими перебежками, они незаметно продвигались все ближе к кочам.

Внезапно оглянувшись, Иван Зырянин заметил движение меж камнями. Всматриваясь, он увидел длинный лук, поднимавшийся из-за камня.

Зырянин бросился на колено. Положив тяжелый ствол пищали на борт, он прицелился в руку лучника. Коч качался, и цель убегала. Рука, поднимавшая лук, остановилась. Вторая рука, невидимая за камнем, натягивала тетиву.

Попов стоял на коче спиной к берегу. Выстрел пищали грянул, заставив его вздрогнуть. Никто не слыхал свиста стрелы, заглушенного грохотом эха. Пораженный в спину, Попов рухнул словно срубленная береза. Оперенная стрела, дрожа, торчала в его спине.

Прогремели пищали Захарова и Сидорова. Тучи птиц взлетели в воздух. Чукчи бежали к ущелью, перепрыгивая через камни и прячась за скалами.

Фомка не стал стрелять с качавшегося коча. С пищалью в руке он спрыгнул в карбас, из которого еще не успели подняться Материк с Прокопьевым. Сидорка бросился за ними.

– Греби! – крикнул Фомка, схватив правило.

До берега – всего несколько сажен. Едва карбас врезался в гальку, Фомка с Сидоркой выпрыгнули из него, разбрызгивая воду.

Вытащив карбас на угор, Материк с Прокопьевым повернулись, чтобы следовать за ними, а их уж и след простыл.