На краю неба

Катя нервничала без Димы, тосковала. Злилась. Особенно сейчас, когда самочувствие оставляло желать лучшего. Очень хотелось, чтобы он был рядом. Позаботился, побеспокоился, посидел около нее. Даже поругал. Тепло и ласка лучше всяких таблеток. Так хотелось чувствовать его. Обнять Димку, прижаться крепко-крепко. Ей, разбитой болезнью, особенно не хватало привычного крапивинского спокойствия. Рассудительности, потому что у самой на душе совсем неспокойно было. Силы его не хватало. Она ведь за это его любила. За основательность, которой так мало стало в людях, за железные принципы, которые иногда ей мешали. Но именно на них и держится личность человека.

Ждала. И боялась новой встречи. Снова приедет как чужой. Снова привыкать, притираться. Учиться понимать его. А он весь в делах, в планах, в мыслях. Обновленный, энергичный. У него после долгого отсутствия в России появлялся акцент. Нет, не явный конечно, но что-то проскальзывало в интонации. Потом он перестраивался, она привыкала к нему заново. Но он снова улетал.

Невыносимо скучала. Безумно. Не могла найти места и раздражалась по любому поводу. Раздражало одиночество, когда одна оставалась в своей квартире. Родители раздражали, когда от скуки приходила к ним ночевать. Ванька с Алёнкой бесили, потому что все разговоры их были только о свадьбе. То шутили, то спорили. То с датой не могли определиться, то с платьем для невесты. И не только свою свадьбу обсуждали, но ее с Димой предполагаемую. Смешно им, конечно. А ее достали эти шуточки. Спасибо Крапивину.

Через пять дней… Он сказал, что приедет через пять дней, а ей не верилось. Когда надежда и ожидание горят в душе, крылья за спиной появляются, а их у нее не было. Хотя какие тут крылья, когда который день лежала к постели придавленная. Ни насморка, ни кашля, только температура держалась, бросало то в жар, то в холод, и кости ломило. Выкручивало. Словно через мясорубку пропустили.

Голод выгнал из постели. Выбравшись из-под одеяла, спустилась на кухню. Есть не особенно хотелось, но уже замучила желудочная боль. Дом казался холодным, по спине пробежал озноб. Собиралась налить себе чашку горячего бульона и снова уйти в свою комнату, но отец задержал.

— Привет.

— Ой, пап, привет. Не надо, не целуй меня, я заразная, — отклонилась, но Денис все равно поцеловал ее в щеку и тепло прижал к себе.

— Зараза к заразе не пристает, — засмеялся и уселся за стол. Хлопнул по стоящему рядом стулу: — Садись, Екатерина, хоть поговорим с тобой, а то ты вроде у нас, а вроде и нет тебя. Так же нельзя.

— Папенька, я сейчас страшно болезненна и невнятна. Со мной бесполезно разговаривать.

— Ни за что не поверю.

— Придется. Будешь чай?

— Буду.

Пока Катя наливала чай, Шаурин ответил на звонок охранника.

— На, — передал ей трубку, — Паша говорит, там тебе цветы снова прислали.

— Павлик, ну что? — чуть раздраженно спросила Катя. — Не принимаю я цветы, сколько раз говорить. Отошли этого курьера с его букетом. Что на карточке написано? Отошли, я цветы и подарки не принимаю. Всех вон! — Вернула телефон и поставила на стол чашки с чаем.

— Восьмое марта уже давно прошло, а ты все букеты получаешь.

— Задолбали они меня со своими букетами, — проворчала Катерина и устроилась за барной стойкой, плотнее запахнув полы теплого халата.

— Как это задолбали? Женщины без цветов жить не могут.

— Представь, папуля, это не про меня. Я прекрасно живу и дальше жить буду. К тому же, это не мне цветы, а тебе.

— Я тут причем?

— Ты что не понимаешь? Цветы-то не на мой адрес присылаются, а сюда. Чтобы ты поклонника заметил и оценил, так сказать, по достоинству, по размеру букета, — усмехнулась.

— А может там чувства, нет? Может ты им или ему действительно нравишься. Разве не может такого быть?

— Может. Но твои денежки, папенька, им нравятся гораздо больше.

— Это зря.

— Конечно. Мне как восемнадцать стукнуло, все с катушек послетали. Местное высшее общество интересует теперь только один вопрос: сколько ты мне отписал.

— Много.

— Вот. Никто ж в этом не сомневается. Я ж золотой ключик к решению всех проблем. Папочка меня не бросит, Ванечка не оставит. Ты совсем, я смотрю, бдительность потерял. Цветы, цветы… А вдруг там на цветулях споры сибирской язвы?

— Ну, это вряд ли, — засмеялся отец. — Вдруг это от Димы, а ты отослала.

— Нет. Во-первых, Дима никогда не пришлет мне цветы с курьером, я ему запретила. Ненавижу это. Во-вторых… Дима не пришлет мне цветы с курьером, иначе я его придушу. Когда он вернется.

— Принципиальная, — в серых глазах отца мелькнула усмешка.

— Конечно. Дима у меня тоже принципиальный. Сказал, вот не лягу у твоих ног я как собака, и все тут.

— Точно принципиальный, — еще больше развеселился Шаурин.

— Ну, я-то тоже не лягу.

— Не дай бог, — шутливый тон сменился твердостью. — Я не для того тебя растил и воспитывал, чтобы ты у каких-то мужиков в ногах валялась. Даже у таких, как Крапивин.

— Не переживай, папуля. Это не про меня.

— Ты ничего не рассказываешь, что там у вас происходит.

— Нечего рассказывать. Ничего у нас не происходит, папа.

— Так не бывает.