На краю неба

После этих слов наступила оглушающая тишина. Ваня ждал продолжения. Был уверен, что сестра скажет что-то острое и ударит в ответ, как умеет, а она лишь выдохнула с шипящим звуком, словно выпустила из себя воздух, оттолкнулась от стола и вышла.

— Шаурин, прости, но ты сейчас повел себя как идиот. Нельзя с ней так разговаривать, просто нельзя. Неужели это непонятно? — Алена пошла за Катей, которая уже стояла у двери и натягивала джинсовую куртку.

— Катюш…

— Я переживу, — быстро сказала Катя, — а ты из-за меня с мужем не ругайся. Пусть хоть у вас будет мир.

— Ты сейчас домой?

— Да. Хотела к матери, но поеду домой.

— Хорошо. Давай аккуратно.

— Постараюсь, — сухо попрощалась, чмокнула жену брата в щеку и вышла.

Вернулась домой в слезах. Прошла в темную спальню и легла на кровать.

Полтора месяца прошло, а легче не стало. Будто только вчера с Димкой расстались. Будто только вчера от него ушла. Устала от того, что кто-то постоянно пытался помочь, а выходило только хуже. Ваня ее сегодня совсем добил. Не поняла его упрямства, не поняла его грубости.

Полтора месяца чувствовала себя изуродованной и искалеченной. Разбитой, как та фарфоровая кукла. Наверное, в тот день она не куклу разбила, а убила себя. Пыталась жить и чувствовать. Всегда среди людей, но в одиночестве, на свету, но без света внутри, свободная, но в острой клетке. Все так же она куда-то торопилась, но двигалась теперь медленно и неуклюже, словно училась ходить по земле в полной темноте. Ощущала себя слепой, а все вокруг показывали какие-то картинки, заставляя смотреть и восхищаться тем, что она не видит. Не в состоянии разглядеть и оценить.

Лежала в темноте, не желая включать свет. Чем дольше она лежала, тем больше мокла подушка от слез и тем сильнее охватывала ее усталость. Рассудочная и мышечная. Апатия такая, когда уже не хочется ничего.

Воспоминания звучали в голове плачем и надрывными криками. Злыми словами, стонами, тихим шорохом… Скрипом шин, когда неслась к нему посреди ночи, чтобы бросить любовь ему в ноги. Не собиралась с ним откровенничать, не для этого шла, надеялась, что растопчет, уничтожит раз и навсегда, заставит себя ненавидеть.

Какой дурак придумал, что любовь — это нежный цветок, который надо беречь? Ее любовь как сорняк. Растет и растет, ширится. Рвала Катька ее, топтала, травила, а она только сильнее разрасталась и душила изнутри. Чем больше боялась безвозвратно влюбиться в Крапивина, тем сильнее влюблялась. Но все равно отрезала его от себя, потому что если двоим друг с другом плохо, то надо расставаться. Если двое страдают, то надо расставаться.

Они не разговаривали эти полтора месяца, никак не общались и не перезванивались, но Катя не испытывала по этому поводу зла или обиды. Ничего такого она после той ночи не испытывала, понимая: не о чем им разговаривать. Только страшную тоску она испытывала. Нечеловеческий по Крапивину голод. Жила одним днем и не хотела думать о будущем. Честно пыталась существовать без него, с тихим смирением, но у нее это плохо получалось — жить так, чтобы не занимал он все ее мысли и мечты. Она пыталась думать о другом, занимать свой мозг другим, но не выходило.

Сбросив оцепенение, погнала себя в душ смывать слезы, мысли и чувства, утверждающие депрессивность и темноту. Потом, как смыла все и устроилась на диване с чашкой чая, в дверь позвонили. Поднялась, растревоженная этим звонком, словно вырванная из теплой ваты. Не хотела никого видеть, но никто чужой в такой час не придет. Да и догадывалась, кто этот поздний гость.

— Ох ты, какие люди. Чем обязана? — съязвила, открыв дверь.

— Давай поговорим.

— Вали отсюда, поговорили уже сегодня.

Ванька засмеялся:

— Давай спокойно поговорим.

— Не парься. Можешь не извиняться, я не обиделась. Мне нечем обижаться, я свой мозг вместе с девственностью потеряла.

— Кать, ну прости. Если так не хочешь, можешь не ехать.

— Да что ты, — скривилась она. — Ничего страшного, я же сказала, что переживу. Поеду я на твою свадьбу. Не стой, проходи>. Я чай собралась пить. Будешь?

— Нет. — Пошел за ней в гостиную, присел на диван. — Чего глаза красные? Ревела?

Катя окинула его хмурым взглядом, не оценив заботы.

— Нет. Аллергия.

— У тебя вроде не было.

— А теперь есть.

— На что?

— На крапиву.

— Ты не права, если думаешь, что я не переживаю за тебя, за вас, — вздохнул брат.— Я рада ошибаться. Правда ты свои переживания весьма занятно выражаешь, Ванечка.

— Сколько раз мне еще извиниться?

— Восемьсот пятьдесят четыре.

Иван невесело усмехнулся и посмотрел так пронзительно, что Кате захотелось отодвинуться.