На краю пропасти

- Спасибо, гауляйтер. - Неллвиг облегченно вздохнул, сел поудобнее. - Ваше высказывание о молодых силах в армии верно, гауляйтер, но вот что меня смущает. Пожилые и старики, бог с ними, пусть гибнут. Многие из них еще носят в себе отрыжку социал-демократизма и коммунизма, но молодые! Они вылеплены нашими руками, это каша надежда и наше будущее, гауляйтер. Погибнут они, кто продолжит наше движение?

- Послушайте, Неллвиг, я ведь тоже думаю о будущем Германии. Предположим, - теоретически, конечно, - что русские сомнут нас, разгромят, захватят Европу. Знаешь, кого они в первую очередь попытаются перевоспитать в свою большевистскую веру? Молодежь. Неужели это не понятно, Неллвиг? Немец среднего и пожилого возраста, в башке которого все смешалось - и марксизм, и речи социал-демократов, и великие устремления национал-социализма, - этот немец останется глухим к новым идеям, но молодежь! Разочарованная, побежденная, потерявшая всех вождей и героев, она, как сухая земля, будет впитывать все то, что ей будут болтать агитаторы Вильгельма Пика! Я думаю о будущем Германии, Неллвиг. Если нам суждено погибнуть, то погибнуть вместе с нами должно и самое дорогое, что мы имеем: молодость Германии, ее будущее, ее семена, из которых могут вырасти не коричневые» - понимаете? - а красные цвети. Идите, друзья, я устал.

Северо-западная окраина Фронертсвальде, базовый лагерь группы «Буря».

Распогодилось. Небо опять стало ярко-синим как в августе. Яркое солнце, теплынь, в воздухе плывут серебристые паутинки, оседающие на еловых лапах. Разведчики наконец-то смогли просушить свою одежду. Зоя и Нина готовили королевский обед - макароны с тушенкой, Володя нарезал тонкими ломтями хлеб: кто-то, - спасибо ему, - догадался, сунул в рюкзак с галетами несколько пачек «Беломорканала» и буханку настоящего, русского свежего хлеба... Но не чувствовалось веселья - в палатке жестоко мучился Костя Крапивин.

- Зоя, подойди-ка сюда, - позвал Крылову командир, отвел ее в сторонку: - Однако, как нам быть? Говори откровенно.

- Дела у Кости очень плохи, - грустно сказала Зоя. - Пулей раздроблена голень правой ноги и проникающее ранение в брюшину.

- А если опять запросить самолет? Хотя вряд ли серьезно можно рассчитывать на это... сажать машину на поляну под Ешервальде нельзя, немцы так возбуждены... - Грачев потер лоб, пожал плечами. - А где сейчас найти другую площадку? Только на поиск надо потратить трое - четверо суток! Как считаешь - выдержит, если понесем его?

- Он не транспортабелен, командир, - Зоя отвела глаза. - Правда, всякое может случиться. Вот Нинка... Ты же сам знаешь - почти двое суток лежала в болоте с пробитой ногой. Все зажило!

- На том и порешим. Обедаем - и группами в два человека отправляемся на поиски подходящей поляны.

Зоя ушла. Грачев задумался, прутиком поворошил усыпанную иглами, мягкую лесную землю, глядел, как бегают крупные коричневые муравьи. Ах, Костя, Костя...

А Косте было очень плохо: рана в живот, во внутренности. Все там разрывалось в его животе, и в ноге тоже... Что же это - конец? Смерть?! Вначале - будто горячим утюгом обожгло, он как-то гладил рубашку и прикоснулся животом к раскаленному утюгу... Женька Невзорова еще смеялась: «Теперь и не прижмешься к тебе». Обожгло! И вначале он подумал - скользом прошла пуля, скользом! А потом все будто взорвалось внутри. За всю войну - ни царапины... Позади такой длинный, тяжелый путь, еще три - четыре месяца - и конец войне, а он?! Монодрама в душной сырой палатке, последний монолог...

Зоя... во-оды-ы... - позвал Костя. - Зоинька!

- Нет-нет, дорогой, хороший, нет... - Зоя положила на лицо Кости сырое полотенце, улыбнулась ободряюще. - Держись, заместитель командующего, сейчас ребята пойдут искать новую поляну для самолета.

- Да-да, Зойка... я выдержу еще суток трое... четверо.