На краю пропасти. Экзистенциальный риск и будущее человечества

И все же сомнения одолевали физиков до самого испытания “Тринити”, в ходе которого была взорвана первая атомная бомба^[222]. Лауреат Нобелевской премии по физике Энрико Ферми, который также присутствовал на встрече в Беркли, опасался, что проведенные расчеты и высказанные предположения недостаточно точны и за ними скрывается истинная опасность. Они с Теллером снова и снова перепроверяли данные до самого дня испытания^[223]. Президент Гарвардского университета Джеймс Конант настолько серьезно относился к этой угрозе, что, когда вспышка при взрыве оказалась гораздо ярче и пылала гораздо дольше, чем ожидалось, его обуял ужас: “Мне сразу показалось, что что-то пошло не так и действительно случилась термальная ядерная трансформация атмосферы, о возможности которой говорили ранее и вспоминали в шутку всего пару минут назад”

^[224].

Атмосфера не загорелась. Ни тогда, ни в ходе любого из более поздних ядерных испытаний. Узнав больше о ядерном синтезе и поручив расчеты компьютерам, физики подтвердили, что такой сценарий действительно невозможен^[225]. И все же какой-то

риск существовал. Создатели бомбы не знали, есть ли физическая возможность поджечь атмосферу, поэтому на том этапе это было возможно эпистемически. Хотя и выяснилось, что объективного риска нет, существовал серьезный субъективный риск, что разработанная ими бомба уничтожит человечество.

Современная наука прежде не сталкивалась с дилеммами такого типа. Мы вдруг нашли способ высвободить столько энергии, что повысили температуру до беспрецедентных в истории Земли значений. Наш разрушительный потенциал настолько возрос, что впервые нам пришлось задать вопрос о том, не уничтожим ли мы человечество, а также дать на него ответ. В связи с этим я веду отсчет Пропасти (нашей эпохи повышенного риска) от 11:29 утра (UTC) 16 июля 1945 года – точного времени проведения испытания “Тринити”.

Прошло ли человечество собственное испытание? Сумели ли мы справиться с первым экзистенциальным риском собственного производства? Возможно. Меня искренне трогают настойчивость Оппенгеймера и взволнованные речи Комптона. Но я сомневаюсь, что запущенного ими процесса оказалось достаточно.

Расчеты Бете и секретный доклад были хороши и детально изучены ведущими физиками мира. Но в военное время действовал особый режим секретности, в связи с чем этот доклад не подвергался внешней экспертной оценке силами незаинтересованной стороны, хотя в нашем представлении без этого не обойтись, если мы хотим удостовериться в качестве научного исследования^[226].

Кроме того, хотя многие лучшие умы планеты посвятили себя решению физических задач в соответствующей сфере, нельзя сказать того же о работе с более общими задачами для определения того, как управлять риском, кого информировать, какой уровень риска приемлем и так далее^[227]. Неясно, сообщили ли о потенциальном риске хотя бы одному избранному представителю граждан^[228]

. Складывается впечатление, что ученые и военные взяли на себя всю ответственность за деяние, которое угрожало всей жизни на Земле. Но были ли они вправе брать на себя эту ответственность?

С учетом слабости сделанных в докладе выводов, невозможности обеспечить независимое рецензирование и неослабевающих опасений уважаемых ученых были все основания просто отложить или отменить испытание. Когда ученые встречались в Беркли, многие из них серьезно опасались, что Гитлер станет первым и возьмет мир в заложники с помощью ядерного оружия. Однако к моменту испытания “Тринити” Гитлер был мертв, а Европа – освобождена. Япония отступала, и никто уже не боялся проиграть войну. На риск пошли по той же причине, по которой месяцем позже бомбы сбросили на японские города: чтобы быстрее покончить с войной, избежать потерь и вторжения, добиться более выгодных условий капитуляции, а также предупредить СССР о том, что США обрели новое мощное оружие. Эти причины нельзя назвать достаточно вескими, чтобы в одностороннем порядке принять решение рискнуть будущим человечества.

Насколько велик был этот риск? Сложно назвать точную цифру, ведь мы не знаем, как производилась оценка доступных в то время данных^[229]. Ученые получили верный ответ, и потому, оглядываясь назад, мы склонны полагать, что результат был неизбежным. Однако встреча в Беркли положила начало своеобразному естественному эксперименту, поскольку тем летом на рассмотрении оказались два важных вопроса, связанных с термоядерным воспламенением. Покончив с вопросом о воспламенении атмосферы, ученые стали изучать, какой тип топлива позволил бы осуществление термоядерного взрыва. Они выбрали топливо на базе изотопа лития – лития-6^[230]. Но природный литий содержал слишком мало этого изотопа, чтобы взрыв состоялся, поэтому они решили, что нужно избавиться от инертного по большей части лития-7, хотя это и затратно.