На круги своя

Чтобы случившееся той суровой зимой, когда умерла мать, не пробилось наружу, мальчик должен был похоронить его в своей душе, в кургане других воспоминаний под толстым одеялом из земли и камней. Если событий серенькой скучной жизни для этого не хватало, Альрик сам сочинял истории, ощущения, нагромождал выдумки, миражи, слуховые обманы, и их слой надежно скрывал темное пятно. Превращаясь в воспоминания, вымышленные события обретали плоть, новым камнем ложась на курган, где покоилось то, чему нельзя было воскреснуть. Спрятанное в кургане делалось таким же невероятным или вероятным, как то, чего никогда не было, а потом растворялось, превращалось в пар и надолго исчезало. Поэтому Альрик полюбил мешать правду с вымыслом, приучился обманывать себя и бежал от неприкрытой действительности, опасаясь, что она напомнит ему о том роковом происшествии, которое однажды ночью вошло в его жизнь и, всплывая в памяти, неизменно вызывало гложущее и опустошающее чувство вины. Из страха, что рано или поздно у него потребуют ответа за этот грех, он никогда не имел врагов, никогда не проявлял недовольства — ни людьми, ни обстоятельствами, никогда ничего не критиковал. Тот же страх заставил его замолчать, а вместо слов у него появилась мимика, всегда свидетельствующая о полном понимании и участии, и у собеседника создавалось впечатление, что Альрик — очень общительный и приятный юноша. Свои собственные чувства и ощущения он доверял музыке — с ее помощью он мог рассказать свою историю так, что никто не понял бы его слов и не заподозрил, что он хранит какую-то тайну.

Окружающие считали Альрика дурачком, но до этого ему не было никакого дела. В школу приходили только двенадцать детей, и то не всегда, так как налаженного сообщения на острове не было, с учителя никто ничего не спрашивал, и занятия не отнимали у него много сил; в церкви по воскресеньям он был сам себе хозяин и мог играть то, что ему заблагорассудится.

Но происшествие с хозяйкой господского дома неприятным образом нарушило его грезы. При всей своей незначительности эта история повторила другой случай, глубоко его задевший, и воскресила то, что давным-давно должно было растаять как туман. Громадный курган, в котором лежало мертвое тело, развалился, обнажив кости и череп, раскроенный киркой. Здесь уже не помогло бы никакое воображение — что толку прятать это тело, притворяться, что его нет, растворять его в вымысле. Юношу разбудили, и теперь ему было не уснуть.

8

Больше всего Альрика поразило то, что глаза незнакомой женщины имели такое же выражение, что рука, ложась к нему на колено, сделала такое же движение, и, точно проволока, между прошлым и настоящим натянулось это сравнение, а остальное перестало существовать. Все предметы сжались, мануал органа снова был в длину не больше локтя, регистров только два, трубы хрипели и кашляли, в зеркале отражалась лишь пестрая захламленная церковь, похожая на реквизиторскую в Опере. В школе не было больше Кожаных Чулков и Следопытов, теперь за партами сидели сопливые и паршивые рыбацкие дети; морской берег стал мусорной свалкой, облака испарением воды, что подробно описывалось в учебнике Берлина по естествознанию. Все стало безжизненно, блекло и грустно; оказалось, что волшебник, который когда-то вдыхал жизнь во все ничтожное, скучное, невзрачное, — простой органист и школьный учитель, и если он не будет ловить рыбу, копать землю, собирать десятину и осматривать свои владения, то его ждет голодная зима. А если бы он не пожертвовал свои деньги отцу, сдал капельмейстерский экзамен, настоял на своем? Наверно, все исправится, забудется, все можно снова закидать камнями, все развеется, как сон, пытался внушить он себе. Но сны превратились в колючие и назойливые мысли, они срывали любую завесу, которой он хотел прикрыть прошлое, разъедали и жгли. Альрик уже не был тем спокойным, уравновешенным юношей, как раньше, в его душу стало закрадываться недовольство всем и вся.