На крыльях

Я сидела, словно громом пораженная. Вспомнилось вдруг, что от Бабы-Яги, той самой, которая против, пару недель назад приходило еще одно письмо, в котором она говорила, что я должна оставить Антона в покое.

«Во избежание неприятных инцидентов» – гласило письмо.

Но я просто забыла обо всем этом. Разрешила себе не думать о недоброжелателях. Глупая.

Влад встал, и я встала следом за ним, крепко сжимая высокую деревянную спинку лавочки.

Мы смотрели друг на друга. Я – испуганно, он – спокойно.

– Спасибо, – хрипло поблагодарила я, – за то, что сказал. Спасибо.

И замолчала, не зная, что еще сказать.

– Не думай, – вдруг произнес Влад, – что я добрый.

– Ничего не думаю, – проговорила я. – Просто благодарю. Спасибо.

– Я проделывал вещи и хуже. Просто, – он посмотрел мне прямо в глаза, не замечая в полутьме, как расширяются мои зрачки, – ты слишком хороша для такой грязи. Я не смогу.

И я поняла вдруг, что этот заказ получил не кто-то другой, не тот противный брюнет, на которого думала я, а он сам.

Он должен был напоить меня и уложить в постель, а после – сфотографировать. И получить за это деньги.

Мне стало страшно, как будто бы Влад мог накинуться на меня прямо здесь, чтобы привести в действие свой коварный план.

– Тогда спасибо за то, – сказала я дрожащим голосом, сильнее сжимая спинку стула, – что не стал делать этого. Я не забуду.

Он улыбнулся, взял вдруг бокал, вылил его содержимое в черную землю и направился к дому по мощеной дорожке, вдоль которой летом росли цветы, а сейчас стояли пустые пока еще клумбы. А я стояла и смотрела ему вслед, потерянная и не знающая, что делать.

Пройдя несколько шагов, Влад вдруг все же остановился. Повернулся ко мне. И провел ладонью вдоль тела.

– Я вот это все – продал, – сказал он совершенно спокойно, но в этом его спокойствии крылось нечто большее, чем он хотел показать. Облегчение. – А вот тут, – его указательный палец остановился напротив груди, чуть левее солнечного сплетения, – еще осталось. Знаешь, не хочу продавать до конца. Пусть останется что-то мое. Это не из-за тебя, нет, – произнес он. – Это…

И замолчал. Не стал говорить.

– Как… как я могу тебя отблагодарить? – спросила я, чувствуя, как по лицу бегут две непрошеные слезы.

– Ты слишком похожа на мою сестру, – вдруг сказал он вместо ответа и чуть улыбнулся.

– Что? – не поняла я, он больше ничего не сказал и ушел.

Я смотрела в спину Влада, сжав кулаки и чувствуя, как хочется рыдать – громко, в голос. Было жаль и себя, и его, и тот свет в людях, который они умудряются превратить во тьму – прямо внутри себя.

«Я буду любить тебя, несмотря ни на что» – написала я Антону. Просто – чтобы он знал.

После такого откровения Влада оставаться на девичнике я не могла – забрала сумку, вызвала такси и уехала, надеясь, что Ниночка не заметит моего отсутствия и не обидится. Она заметила, правда, уже под утро и стала возмущаться, мол, как это я покинула ее, оставив одну!

Сначала я ничего не хотела говорить подруге о случившемся, однако поняла, что не смогу удержать это в себе, и поделилась. Нина, которая после бурного девичника еще не совсем пришла в себя, слушала меня по телефону внимательно, без своих вечных подколов.

– Она больна, – с презрением сказала Нина, выслушав мой рассказ.

Журавль, как и я, тоже решила, что это дело рук Алины – больше недоброжелателей, которых мои отношения с Антоном выводят из себя, у меня не было. Если только меня не выследила какая-нибудь его сумасшедшая фанатка, но мне казалось, что мы с Антоном всегда вели себя более чем осторожно.

Подруга, кажется, рассердилась куда больше меня, но заявила, что у Лесковой ничего не получится. Ведь рядом есть она – Нина.

– А ведь она выжидала, – говорила Журавль задумчиво, – потому что ей нужен был повод. Тропинин хоть и та еще позорная скотина, но логически иногда мыслить умеет. Если бы вдруг такие фотки появились ни с того, ни с сего, к примеру, осенью, да еще бы пришли Блондинчику по почте, как снимки с байкером или с Кезом, он бы сразу почуял подвох. Понял, что это все подстроено и шито белыми нитками. И он бы не бросил тебя. Он бы, наверное, убил Лескову. Прикопал бы ее хладную тушку, как мешок с мусором, в леске, и жил бы дальше счастливо. Лескову – в лесок, – хихикнула подруга.

– Ты права, – согласилась я, чувствуя себя намного спокойнее, чем вчера.

А Нина уверенно продолжала: