На ленских берегах

В воскресенье, точно в условленное время — в восемь часов утра — за окном сначала провизжали тормозные колодки, потом раздался негромкий, короткий гудок. Мария, задолго до выезда одевшаяся в лёгкий светло-синий брючный костюм, тотчас, захватив в дорогу лишь дамскую сумочку, выскочила на лестничную площадку, закрыла на ключ дверь и весенней бабочкой выпорхнула из полутёмного подъезда. Анатолий Петрович в светлой джинсовой рубашке и коричневых брюках стоял у открытой пассажирской дверцы. Едва Мария подошла к машине, он, солнечно улыбаясь, легко, как со старой знакомой, поздоровался с ней. Едва она села в салон, аккуратно, с оглядкой, чтобы не защемить длинные ручки сумочки, упавшие на самый край сидения, захлопнул дверцу и сам поспешил занять водительское место. Крепко взявшись за руль, заведя с пол-оборота хорошо отлаженный двигатель и весело бросив Марии: “Поехали! Держись!” — резко нажал на педаль газа.

Двигатель взвыл, ведущие задние колеса пробуксовали, выбросив веерные песчаные брызги, и председательский “уазик” резко сорвался с места и стал быстро набирать шальную скорость. За пятнадцать минут они проехали по объездной дороге мимо города и, выскочив на трассу, ведущую в Мирный, преодолели довольно крутой двухкилометровый подъём, на котором двигатель от нагрузки натужно, словно горько жалуясь, гудел, и, наконец, свернули на насыпную дорогу с гравийно-песчаным покрытием и понеслись в сторону Нюи. Взвихренная бешено вращающимися колёсами мелкая, сухая пыль длинным шлейфом потянулась за машиной. По обе стороны, сразу за крутыми, глубокими откосами замелькал медными стволами, зелёными кронами, густо залитыми солнечными лучами, как бы раздвигаясь, сосновый, просторный лес. Через открытые форточки в салон ворвался густо настоянный на хвое прохладный воздух, освежая лица, играя волосами...

По предыдущим поездкам зная, как лихо ездит председатель, Мария, сев в машину, сразу же взялась за боковую ручку. Она не любила большой скорости, даже боялась её, тем не менее, видя, насколько уверенно Анатолий Петрович управляет своим “уазиком”, не впадала в панику. Лишь на спусках, где машина разгонялась до ста и больше километров, сильней упиралась ногами в пол, а спиной вжималась в мягкое кожаное сиденье. Всё выше поднимавшееся солнце, разгораясь, яркими, золотистыми лучами слепило глаза. Пришлось воспользоваться защитным козырьком, тем более что он почти не мешал смотреть на таёжную дорогу, которая проходила по высоким лесистым сопкам, то взбираясь на вершину, то спускаясь в распадок, где с горного верховья, бурно бурля на перекатах, к Лене сбегали звонкие серебряные ручьи с холодной, родниковой чистоты и прозрачности водой.

Анатолий Петрович, сведя к переносице брови, сжав тонкие, волевые губы, так долго молчал, что Марии хотелось спросить его: “Уж не случилось ли чего плохого?..” Но он вдруг голосом, перекрывающим стройное гудение двигателя, неожиданно запел. Заканчивалась одна песня, тотчас начиналась другая, и невольно казалось, что целая поэма положена на музыку. Но ни мелодии, ни слова Марии не были знакомы. От этого только ещё больше росло вопросительное удивление: “Это какую же глубокую, крепкую память надо иметь, чтобы наизусть знать столько песен?!” Вдруг Анатолий Петрович замолчал и, свернув на обочину, как всегда, резко остановил машину. Сверкнув вдохновенно глазами, как-то загадочно произнёс: “Теперь можно передохнуть от дороги, размяться!” — и, выйдя из машины, устремил взор в даль. Мария не замедлила последовать за ним и, оглядевшись, поняла, что они находятся на самой вершине такой высоченной сопки, что с неё широко открывался многокилометровый панорамный вид на безбрежное море якутской тайги, среди которой во всю свою огромную ширь чётко, как на ладони вытянутой руки, проглядывалась Лена. Она степенно, как и подобает могучей дочери природы, несла по спине матушки-земли глубокие, свинцовые воды, в которых, словно в огромном зеркале, отражались белоснежные, перистые облака, едва заметно плывущие по пронзительно голубому небу, от края до края озарённому восходящим солнцем.