На линии огня

Угроза лишь ненадолго останавливает республиканцев. Грязные и косматые, в выцветших комбинезонах, они являют собой разительный контраст с щеголеватым чистеньким немцем и продолжают подступать к нему, только теперь – чуть помедленней. Лица искажены ненавистью и жаждой мести к тому, кто убивает с поднебесья, не пачкаясь в окопной грязи, не обливаясь по́том. Жгучее желание расплаты и восстановления равновесия. Отомстить за погибших женщин, детей, стариков, чьи бесчисленные фотографии у всех на памяти. За тех, кто погиб под бомбежками в тылу.

– Кончай этого борова! – вопит кто-то.

Вокруг летчика собиралось уже человек двадцать – и Пато среди них. Немец в растерянности наставляет ствол пистолета то на одного, то на другого: палец подрагивает на спусковом крючке. Кажется, уже можно ощутить едкий запах его страха.

– Назад! – повторяет он, и голос его срывается. – Убью!

Угроза сменилась мольбой. Все скопом кидаются на него, вырывают из рук оружие, трясут, колотят кулаками и прикладами. В испуге Пато видит, как срывают с него шлем с очками, – становятся видны белобрысые волосы, выпученные от ужаса голубые глаза. Немец еще совсем молод и, видно, был хорош собой, пока прикладами ему не разбили нос, не рассекли бровь, пока изо рта не выхлестнула длинная струя крови.

– Бей его! Кончай! – кричит толпа.

Закрывая голову руками, бледный, окровавленный летчик падает на колени и, почти теряя сознание, водит по сторонам остекленевшими глазами. Он оглушен и смертельно испуган. Пато видит, как кто-то из солдат уже тычет ему в висок его же собственным пистолетом.

– Надо остановить самосуд, – говорит лейтенант Харпо.

И, сделав шаг вперед, пытается пробиться через толпу, но тщетно.

– Не лезь!

Кто-то отпихивает его в сторону. Харпо предпринимает новую попытку – и снова его оттирают. Пато, выйдя из оцепенения, спешит на помощь, но и ей не дают пройти.

– Не суйся туда, – хватает ее за руку Валенсианка.

Где-то рядом гремит выстрел – внезапный и потому кажущийся оглушительным, – и все замирают на месте.

– А ну стоять всем! – слышен чей-то голос. – Бросьте его, сволочи! Не трогать!

Расталкивая людей, прокладывает себе дорогу какой-то офицер. С капитанскими нашивками на тулье фуражки, с пистолетом в поднятой руке.

– Это пленный! Поняли, скоты?! Пленный!

– Это фашист! – кричит в ответ один из тех, кто избивал немца, а сейчас держит его за горло. – Хуже, чем фашист! Он нацист, мразь немецкая!

Офицер, не опуская пистолет, отталкивает его в сторону и оказывается рядом с Харпо и Пато – немолодой, коренастый, чернобородый, зеленовато-бледный.

– Это пленный, а с пленными, товарищи, мы не воюем. Это я вам говорю.

– А ты-то кто такой?

Капитан показывает на свои знаки различия, а потом на молодых солдат, вереницей переходящих по настилу. Кое-кто задержался на берегу и с любопытством наблюдает за этой сценой.

– Капитан ополчения Грегорио Мадонелль, командую этими ребятишками. И при мне никого линчевать не позволю.

– Но нас-то они убивают! Бомбят и расстреливают.

– Этот тоже получит свою пулю, но в свое время и как положено: по приговору военно-полевого суда.

– Да лучше бы мы сами…

– Молчать! Что такое приказ, знаете? Ну так вот, приказываю здесь я! Или, может, мы с вами анархисты? – Он подзывает одного из своих. – Эй, Касау, ко мне!

Подходит цыганистый тощий сержант с допотопной винтовкой на плече:

– Я, товарищ капитан!

– Отведите-ка этого бедолагу в штаб и смотрите, чтоб у него ни один волос с головы не упал. Лично отвечаешь.

– Слушаюсь, товарищ капитан.

Тот поворачивается к людям, все еще плотно обступившим летчика:

– А вы – разойдись! Вот прилетит еще один, увидит, как вы в кучу сгрудились, и фарш из вас сделает. – Спрятав пистолет в кобуру, он дважды хлопает в ладоши. – Разойдись! По местам! Представление окончено.

Сержант подзывает нескольких солдат, и те уводят немца: его приходится поддерживать, потому что он не стоит на ногах. Когда они скрываются из виду, капитан смотрит на Харпо, Пато и остальных связисток. Потом закуривает.

– Спасибо, – говорит Харпо.

Капитан пожимает плечами, выпустив дым разом из ноздрей и изо рта. И только теперь замечает, кто перед ним.

– Не знал, что у нас тут женщины.

– Взвод связи, – сообщает лейтенант.

Капитан оглядывает Пато с головы до ног:

– А-а. И много ль вас?

– На этом берегу – всего восемнадцать.

Капитан теперь поочередно рассматривает Валенсианку и остальных.

– Мы из Пятого батальона береговой охраны… Предполагается, что стоим в резерве, – произносит он наконец.

Пато наблюдает за солдатами, которые идут по настилу и расходятся по берегу. Кое-кто еще в гражданском. Одни по виду – крестьянские парни, другие – явно городские, но у всех есть нечто общее: почти никто еще не бреется.

– Какие все молоденькие… – удивленно говорит она.

Капитан, посасывая сигарету, упирается в нее ничего не выражающим взглядом. И потом пожимает плечами:

– Сосунки все до одного. Кроме офицеров и сержантов.

– А-а, понимаю.

– Двадцатого года рождения.

– Ясно.